Проза

Он был внутренне чем-то озабочен и, может, поэтому, не обращая внимания на явную свою физическую слабость, спешил. Но и будучи ограниченным во времени, сразу же предложил звонить ему, а кроме того, подарил свою только что вышедшую книгу «Суета сует».
Вид поэта часто говорит больше, чем его стихи. И яснее раскрывает то, что нередко утаивается (умышленно или неумышленно) в стихотворных строках. Сколько раз так было: прочтешь стихи, вроде притрешься к ним сердцем, привалишься плечом, а увидел поэта или поэтессу — и все, конец! Конец слиянию образа и слова: больше книгу не раскроешь, по журналам стихи выискивать не будешь!
Вид Корнилова полностью соответствовал его стихам. В моей жизни так было, кажется, впервые: носитель поэтического смысла и сам смысл слились, источник звука и звук — гармонически соединились.
Как только за Владимиром Николаевичем закрылась дверь, я по старой и невыводимой привычке тут же раскрыл его книгу наугад, имея в виду конечно же всем известное: вдруг книга ответит на какие-то твои собственные предчувствия, запросы, надежды.
Книга открылась на неизвестном мне стихотворении «Чехарда». Я прочел:

Умер старый педераст.
Некрасив он был. Неловок,
Неактивен, честен, робок,
Вечно ждал, что Бог подаст.

Но не подавал Господь
И не удобрял ту почву,
И не мог страдалец порчу
Силой воли побороть.

Долго жил, старел, свой пыл
Не расходуя на женщин, —
Вежлив. Нежен и отвержен,
Он тинейджеров любил.

Безответная любовь
Извела. Душой изранен,
Чуждый нам, как марсианин,
Умер старец голубой…

Я вздрогнул и закрыл книгу.
Это было вовсе не то — высокое, жизнеопределяющее, вечное, — что хотел выхватить я из книги! И в то же время это было настолько в русле моих тогдашних житейских и служебных обстоятельств, что вся моя копившаяся чуть не год ненависть, все презрение и отвращение к «старцам» и нестарцам, подобным описанному в стихе, — вдруг рассыпались, улетучились. Я подумал: «Черт с ними со всеми! В смерти все сравняемся…»
На минуту, на час, на день стало свободней дышать, легче жить. Мысль о том, что надо прощать всех — успокоила, уравновесила…
Стихи Корнилова из новой его книги, как, впрочем, и другие его стихи, продолжали во мне жить, мы стали перезваниваться, несколько раз встречались. Правда, о стихах Владимир Николаевич говорил мало, чаще сворачивал на прозу. Прочитав несколько моих рассказов и две повести, он все время возвращался к тревожившей его проблеме соотношения прозаического и поэтического повествования.