Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века

И действительно, нарастающая вовлеченность светских властей в организацию учения и растущий спрос на технические навыки и знание иностранных языков (греческого и латыни, необходимых для справы церковных книг) сами по себе не означали, что практике неформального «учительства» автоматически должна была прийти на смену институциализированная школа82. Протосингел Иосиф, один из первых известных нам иноземных учителей в Москве, был нанят в 1632 году «переводити <…> греческие книги на словенской язык и учити на учительном дворе малых ребят греческого языка и грамоте, да ему ж переводить книги с греческого языка на словенский язык»83. Иными словами, он рассматривался как «мастер»-ремесленник, в обязанности которого входила и подготовка для себя подмастерьев-помощников. В этом смысле Иосиф не слишком сильно отличался от все более многочисленных иноземных ремесленников, трудившихся в кремлевских мастерских, или от иноземных офицеров в полках «нового строя»: заключавшиеся с этими специалистами соглашения, как правило, также предусматривали подготовку ими учеников из числа природных подданных царя84. Подмастерье помогал мастеру в его работе и одновременно постигал секреты мастерства; рано или поздно ему разрешали самостоятельно выполнять наиболее простые операции. Сходным образом желающие вступить в быстро растущую писцовую корпорацию обычно начинали свою службу в приказе в качестве подмастерьев без жалованья: трудясь бок о бок с опытными подьячими, они осваивали искусство письма, а также знакомились с существующим законодательством и приобретали навыки подготовки «выписок» (своего рода экстрактов рассматриваемого дела и подходящих к случаю указов, которые подавались наверх для рассмотрения и принятия решений). Многие из этих подмастерьев сами были сыновьями подьячих, и обучение их, по крайней мере, отчасти, происходило в рамках семьи85.

Сам термин «школа» начинает появляться в русских источниках в середине XVII века. Впрочем, точный смысл, который вкладывался в него русскими людьми той эпохи, не вполне ясен: поначалу термин этот использовался параллельно с различными производными от глагола «учить»86. Мы знаем, например, что в 1653 году на средства патриарха была куплена бумага «для училища детям». «Училище» здесь, как кажется, может означать и место учения (то, что мы се годня назвали бы «школой»), и процесс учения. Осенью 1656 года в документах уже упоминаются восемь «школьных ребят», которые «речь говорили» и получили за это награду от патриарха Никона, а в 1658 году четверым «школьным робятым» были в качестве поощрения выданы шапки, две красные и две голубые. В сентябре 1657 года на патриаршие же средства были закуплены «в школу на печь» триста изразцов: здесь, как кажется, под школой понимают именно помещение, специально выделенное для учения87.

Документы, относящиеся к попыткам организовать обучение в 1667–1668 годах в Москве в приходе Св. Иоанна Богослова, уже прямо предлагают «училища создати и учители <…> держати» и «училищам и учению <…> быти»88. Здесь, судя по всему, автор четко разделяет, во-первых, локус обучения, то есть «училище», во-вторых, процесс учения и, в-третьих, фигуру учителя. Документы эти, однако, были составлены учеными православными иноземцами, так что неясно, насколько они отражают современное московское представление об учении. В 1679 году трое подьячих Аптекарского приказа были направлены к иноземцу «школьной науки мастеру» для изучения латыни и немецкого: это было необходимо, чтобы подготовить их к дальнейшему практическому обучению под руководством мастера-фармацевта уже в самом приказе89. Опять-таки неясно, предполагает ли эта фраза существование в представлении современников особой «школьной науки», то есть знаний, которые приобретаются именно в «школе», или же она просто отражает саморепрезентацию данного учителя-иноземца.

Впрочем, к этому времени концепция «школы», несомненно, бытует уже и за пределами Москвы и узкого круга иностранных экспертов. В писцовой книге провинциального Боровска за 1685 год упоминается, что на торговой площади «построена школа для учения детям: строение та школа рождественского попа Ефима». Примечательно, что школа подчеркнуто представлена здесь как личное предприятие данного конкретного священника90. О появлении и закрытии этой и подобных ей «школ» нам ничего неизвестно, но когда бы ее деятельность ни прервалась, конец этой школы должен был быть столь же неформальным, как и ее основание – и связанным с биографией самого индивидуального учителя.