Проживи мою жизнь

– Пашенька был не то чтобы замкнутым, но имел одну интересную черту: он являлся ярко выраженным собственником. Нет, он не грубил, конечно, не дрался, но я часто замечала, как он напрягался, когда кто-то из одноклассников брал его ручку, или поднимал ранец, или смотрел в его тетрадь. Да что одноклассники! Был момент, когда меня так заинтересовал его затейливой формы пенал, который родители привезли ему из очередного рейса, что я взяла его, когда детки писали упражнения, и стала крутить, рассматривая. Пенал в форме кинжала, инкрустированный каким-то блестящими камушками, представляете?

Так вот, а это был класс десятый, наверное, я даже испугалась, так яростно он сверкнул на меня глазами. Я извинилась и спросила у него разрешения посмотреть. Конечно же, Пашенька разрешил, но всё равно больше я его вещей не трогала. Знаете, мальчики в таком возрасте очень ранимые, и Пашенька тоже… Он был очень одиноким ребёнком, на самом деле.

Родители служили вдвоём, и брались за все рейсы, в которые только можно было выходить. Я понимаю, непростая ситуация, и жили они в древнем бараке, который стоял на берегу залива, его сейчас снесли как аварийный. А его родители, суровые люди, уже на выпускном, были такие гордые за сына, что Валерий Иванович обмолвился, что мечтает купить сыну просторную квартиру в Центральном районе… Но как-то не сложилось, потому что Пашенька после школы не стал поступать в городе, а вдруг рванул в Петербург. Как раз тогда случился дефолт, и что-то там, какие-то накопления позволили ему это сделать. Но я думаю, что дело не в этом. Я всё-таки считаю, что Пашенька был серьёзно влюблён. Вот, посмотрите сюда.

Верлен, рассматривая старую школьную фотографию, внезапно побледнела. Симонова испуганно спросила:

– Что с Вами, Машенька? Вам нехорошо? Здесь душно? Что с Вами?

Майя с усилием отвела взгляд от фотографии и глотнула вина. Через несколько секунд брызнувшее в уши сердце немного успокоилось, но загорелись щёки, загорелись тяжело, температурно. Директор школы перепугалась уже не на шутку:

– Машенька? Может, водички? Скорее всего, это от перелёта, от перепадов давления, Машенька, Вы только не волнуйтесь, давайте я вызову карету скорой помощи, они померяют Вам…

Верлен снова успокаивающе подняла руки и севшим голосом выдавила:

– Не волнуйтесь, Любовь Витальевна, это сейчас пройдёт, это, действительно, давление. Отличное вино мы с Вами попробовали, прекрасно повышает тонус, просто прекрасно! Прошу Вас, продолжайте, я хорошо себя чувствую!

Симонова с сомнением посмотрела на гостью:

– Вы уверены? Может, всё-таки воды?

Майя сделала над собой чудовищное усилие и всё-таки загнала обуревавшее волнение в дальний угол сознания:

– Безусловно, уверена, Любовь Витальевна! Это такая захватывающая история! Прошу Вас, продолжайте!

Директор озабоченно глянула на Верлен:

– Что ж, если Вы настаиваете… Так вот, мне кажется, что у Пашеньки была настоящая, в полном смысле возвышенная любовь. Вы же читали «Герой нашего времени»?

Майя утвердительно кивнула.

– Так вот. Мне кажется, что Пашенька был в каком-то смысле Печориным. Понимаете, такой блестящий ум, такая проницательность в столь юном возрасте не могут быть приняты детским обществом. По сути, все его одноклассники были на голову ниже в развитии, и, безусловно, мальчик страдал, чувствовал себя лишним. И тут в десятом классе к нам из другой школы переводят Оленьку Лаптеву.

Верлен стиснула зубы: Пашенька, Оленька… Любовь к «деткам» у директора школы однозначно зашкаливала и раздражала, но девушка продолжала внимательно слушать.

– Оленька была тоненькой, гибкой синеглазой брюнеткой, выступающей в городском танцевальном коллективе, и очень успешно выступающей. Ещё Оленька прекрасно пела. На её выступления мы ходили с большим удовольствием. Посмотрите, вот она, на переднем плане, в центре.

У Майи закружилась голова. Ей показалось, что стены угрожающе сдвинулись, грозя раздавить её вместе с обретаемым знанием и полыхнувшей вспышкой памяти о жадном, шарящем по Диане взгляде Солодова. И нестерпимо захотелось прервать откровения старенькой учительницы, схватить телефон, позвонить… Позвонить Диане, чтобы услышать её голос, даже пусть злой, пусть яростный, но – живой, позвонить Шамблену и проорать ему, чтобы хватал Диану, где бы она ни была, и прикрывал своим телом, пока она не вернётся, чтобы… Чтобы – что? Запереть танцовщицу в лофте? Увезти её в Париж? Прятать от всех до тех пор, пока… Пока – что? Нет никаких фактов, кроме дико вопящей интуиции, что впереди – что-то страшное. Верлен незаметно сжала левую руку в кулак, впилась ногтями в ладонь, возвращая хрипящее, как загнанная лошадь, сознание в настоящее. Кивнула, глотнула вина, мягко произнесла:

– Да что Вы говорите? Как интересно! И что же было дальше?

Симонова, видимо, в этот раз не заметила обрушившейся на Верлен панической атаки. Она любовно держала в руках старый снимок и вся погрузилась в прошлую романтическую историю: