Прожорливое время

— О чем вы говорите? — воскликнул Найт, внезапно охваченный злостью. — Из-за этой книги погибли люди!

— Совершенно верно, — подтвердил Дагенхарт, на этот раз дольше задержав взгляд на Черч.

Томас таращился на него, тщетно пытаясь подобрать какие-нибудь слова, и вдруг увидел, что его бывший научный руководитель плачет. Тот не издавал ни звука, тело профессора оставалось совершенно неподвижным, но по щекам текли слезы. Томас, не двинувшийся с места с того момента, как оказался у кургана, внезапно почувствовал себя обессиленным и присел на край длинного узкого камня.

Он не отрывал взгляда от Дагенхарта и тихо произнес:

— Это вы в восемьдесят втором году подожгли школу. Вы не собирались никого убивать, хотели только напугать девочек, чтобы они убежали, оставив свои копии пьесы. У вас тогда была связь с Даниэллой Блэкстоун, и та как-то обмолвилась о том, чем занимаются девочки. Сама она, вероятно, не придавала этому особого значения, возможно, даже не знала, что именно обнаружила Алиса среди вещей своего деда, но вы, как только увидели пьесу, сразу же все поняли, ведь так? Быть может, Даниэлла дала вам мельком взглянуть на нее и…

— Пьесу мне показала Алиса, — сказал Дагенхарт, голос которого прозвучал гулко, словно пустая бочка, катящаяся по подвалу. — Я ее попросил, и она дала мне свою копию. Тогда я подумал, что если мне удастся утаить эти листочки, сказать, что потерял их, и избавиться от всех остальных, то это можно будет как-то использовать. Для себя. Знаете, они ведь переписали пьесу от руки. Шестнадцатилетние девочки старательно скопировали ее. Любого слова было достаточно, чтобы написать статью, одного предложения хватило бы на целую книгу, страница обеспечила бы карьеру…

В его голосе звучало благоговейное восхищение, словно он наслаждался этими воспоминаниями. Однако все быстро закончилось.

— Девочки репетировали в актовом зале, — снова заговорил пожилой профессор. — Все свои вещи, в том числе рукописи, они каждый вечер оставляли в шкафу. Я решил, что все уже ушли. Обычно к этому времени девчонки уже отправлялись по домам, но в тот вечер почему-то решили задержаться и прошли в дальнюю комнату. Я просто подумал, что если уничтожить все копии и сохранить оригинал, то это… Шкаф был виден из окна. Зал оказался пуст. Я бросил бутылку с бензином и горящую тряпку, но…

Дагенхарт умолк, но не потому, что был переполнен чувствами. Несмотря на слезы, его физиономия казалась мертвой. Лицо Эльсбет Черч было таким же.

— Когда матери узнали, что это сделали вы? — спросил Томас.

— Практически сразу же, — ответил Дагенхарт. — В общем, я сам им сказал.

— Они не заявили в полицию?

— Нет, — совершенно убитым голосом подтвердил Дагенхарт, словно больше всего на свете ему хотелось бы, чтобы его тогда отдали в руки правосудия. — Они видели, что это сделало со мной, и Даниэлла по-прежнему что-то ко мне испытывала. Мы заключили соглашение. Матери закопали пьесу, а я уехал, вернулся к своей проклятой работе и жене с ее ненавистным раком.

— Раком? — повторил Томас, оглушенный, ужаленный этим коротким словом.

— Так что с того? — Дагенхарт недоуменно заморгал.

— Я знал, что она долго болела, но…

— Моя жена умерла, — сказал профессор. — Наконец-то. Последнее действие.

Второй раз Найт умолк, сбитый с толку. Какое-то время они все трое сидели, неподвижные, словно камни.

Наконец Томас снова заговорил о том, что волновало его больше всего:

— Но почему нужно было уничтожать пьесу?

— Если она останется, то на ней наживутся, заработают на смерти моей Пиппы, — хрипло заговорила Эльсбет Черч, впервые нарушив молчание, произнося эти слова спокойным ровным голосом, словно она уже тысячу раз их проговаривала мысленно. — Моего ребенка бросили в огонь. Никто не получит за это ни гроша.

— Но ваша дочь любила эту пьесу! — воскликнул Томас. — Она хотела открыть ее всему миру!

— Ей было всего шестнадцать лет, — возразил Дагенхарт. — Она еще не могла понять, что же это такое на самом деле.

— Так что же?

— Ложь, — решительно произнес Дагенхарт.

Томас изумленно уставился на него и переспросил:

— Ложь?

«Ну вот, — подумал он. — Наконец ты узнаешь, какую тайну они хотят похоронить».

Казалось, Найт прождал целую минуту, прежде чем спросил снова:

— Какая ложь?

— Счастье. Комедия. Любовь, величайшая ложь из всех, — сказал Дагенхарт. — «Бесплодные усилия любви» — это жизнь. Смерть, отчаяние, работа, разочарование, бесполезность, пустота. История, рассказанная глупцом, полная звука и ярости, ничего не означающая. — Помолчав, он посмотрел на завернутую в пакет книжку. — Но когда любовь торжествует, ее усилия оказываются плодотворными, развязку венчает блаженство брачного союза, здоровье и радость, тогда, мистер Найт, перед нами вымысел, который может принести одно только разочарование. Шекспира в нашем мире и так более чем достаточно. Нам не нужна новая ложь о силе любви.

Томас не мог поверить собственным ушам.