Прозой. О поэзии и о поэтах

– Как стало особенно очевидным из Нобелевской лекции, Бродский был озабочен судьбой мира. Волновали ли его события в России в 90-е годы?

– Я Иосифа последний раз видела в Париже еще в самом начале 90-х, так что ничего не могу сказать.

– Как бы вы обрисовали основную координату движения мыслей Бродского?

– О, я-то сама не мыслитель, какая трудная задача: «обрисовать основную координату»! Может быть, понять мир? И понять, что все равно до конца никогда не поймешь?

– Я надеялась своим вопросом вернуть вас к христианству Бродского. В одном интервью он сказал, что «моя работа по большому счету есть работа во славу Бога» и что он согласен с Антони Хект, что труд поэта – это элементарное желание толковать Библию. Вам не кажется, что исследователи Бродского пока не нашли подходящего языка толковать мироощущение Бродского?

– О, вот это точно: «Работа во славу Божию» (я уточняю перевод: он ведь, наверное, сказал это по-английски). Но это еще не мироощущение – это описание своего дела в жизни, своего «труда поэта». Знаете, у меня есть такое стихотворение: «Но да будет, Господи, воля Твоя, / чтоб тебя хвалило всякое дыхание» – и далее объясняется, что в том числе и мое. У Бродского «дыхание» хвалит Господа – даже в самых, казалось бы, неподходящих стихах (а в «подходящих», например рождественских, – не менее). Это вам не «христианские поэты»!

То есть, переходя к мироощущению, оно, конечно, религиозное, монотеистическое и скорее христианское, чем иудейское: его Библия – это оба Завета. Но не декларированное, не ставшее программой (после чего и перестало бы быть мироощущением, как религия перестает быть религией, когда ее превращают в идеологию).

– По вашему мнению, «мы всё еще не до конца, не до самых глубин» поняли и восприняли Ахматову. Поняли мы хотя бы на четверть Бродского?

– Тут другое дело. Может, и не поняли, но разбирались, разбираемся и будем разбираться. См. хотя бы все сборники по поэтике Бродского, к которым вы так или иначе приложили руку. А к Ахматовой не знаешь, как и подступиться. «Я – тишайшая, я – простая…» Загадка, тайна – не знаю, как точно назвать. Тихий омут, только там не черти, а что-то другое, а до глубин никак не доглядишься, хотя и манит.

– Известно, что Бродский не терпел вокруг себя определенный тип людей. Как бы вы охарактеризовали этот тип?

– Вы знаете, для того, чтобы ответить на этот вопрос, надо было быть ближе знакомым с Иосифом, чем я. Мы с ним были всегда в очень дружеских отношениях, но не было постоянного с ним общения. И охарактеризовать, как он формировал свое окружение, я совершенно не могу.

– Наташа, вы меня удивляете. Люди, которые с ним дважды кофе пили, считают его близким другом, а вы-то знали его с поэтического детства.

– Да, я знаю его с тех пор, когда ему было 20 лет, а мне 24.

– Как, на ваш взгляд, он относился к саму себе? С любовью, с уважением, с гордостью, с должным смирением?

– В отношении к себе, к своим стихам, к своей славе он мне казался как ребенок. Я помню его в Стокгольме, он был совсем как ребенок. Он со всеми делил свою радость и был рад, что он нам доставляет эту радость.

– Иногда Бродскому трудно было не только с другими людьми, но и с самим собой. Может быть, он не любил себя? В письме к Сергееву он говорит о своем «гнусном характере». Трудный у него был характер?