Прозой. О поэзии и о поэтах

– Вы знаете, я не заметила у Солженицына такой фразы – давайте проверим. Он говорит так: «Животворное действие земли, всего произрастающего, лошадей и деревенского труда. Когда-то и я, ошеломленным городским студентом угодив в лошадиный обоз, испытал сходное – и уже втягивал как радость. Думаю, поживи Бродский в ссылке подольше – та составляющая в его развитии могла бы существенно продлиться». Все-таки тут нет этого «жаль, что не отсидел весь срок». Что же говорят те «другие», я не знаю. Я думаю так: ссылка (но не арест, не тюрьма, не суд, хоть тоже аукнувшиеся прекрасными стихами) действительно пошла ему как-то «на пользу» – но тем более на пользу, что, слава Богу, не затянулась. И, конечно, «В деревне Бог живет не по углам» – это побольше, чем «животворное действие земли» и проч.

– Вы писали, что для вас Бродский стал первым поэтом после поэмы «Исаак и Авраам». Что именно вы цените выше всего в этой поэме? Тему, ее интерпретацию Бродским? Или ее поэтическое воплощение?

– Ну, если выражаться в этих терминах, то скорее «поэтическое воплощение». Вообще, хотя я восхитилась стихами Иосифа еще в 1960-м, как большой поэт он начинается для меня где-то с 1962-го. И растет, растет, не останавливаясь.

– Вы говорите «растет и растет». А вот я только что прочитала одну диссертацию, присланную мне из Саратова о времени и пространстве в поэтике Бродского «с религиозным христианским осмыслением», где автор приходит к выводу, что «вообще второй период жизни и творчества Бродского не отмечен “духовным возрастанием”». Для вас такой вывод приемлем?

– Ну, конечно, неприемлем. Дух, известное дело, веет, где хочет, но у поэта – в первую очередь в стихах. У Бродского возрастание продолжается в поэтике и, вот здесь подчеркну то, что особенно сильно чувствуется в 80–90-е годы, в этике стихов. Конечно, этике не декларативной. В моем, вполне обычной православной верующей, восприятии, у него всё больше появляется даже аскетическое отношение к жизни, стихам и проч. (хотя, если подумать всерьез, оно мерцало у него еще и в 60-е).

– Как вы относитесь к Рождественским стихам Бродского? Не все из них о Рождестве, некоторые по поводу Рождества и написаны «в монотонной холодности амфибрахия», что дает основание некоторым исследователям Бродского считать, что ни одно из них «не несет христианской радости вечной жизни» и что Бродский в них показывает «полное непонимание сущности христианства». Для вас Бродский – христианский поэт?

– Я затрудняюсь кого бы то ни было называть «христианским поэтом». Это ярлык, этикетка, роль, как у Кублановского или Седаковой. Но насчет «не несет христианской радости вечной жизни» – какие глупости! У меня многие рождественские стихи Бродского ассоциируются с началом польской коляды: «Бог родится, мощь крушится…» Другое дело, что у него нет того западного ограничения Рождества чистым праздником, Святками, где забывается обо всем, что будет дальше. И хотя он не написал ни одного стихотворения о Пасхе, а много – о Рождестве, по тональности он ближе как раз к православной традиции, где все-таки самый великий праздник – не Рождество, а Пасха с предшествующими ей Страстями и распятием. Он в Рождестве всегда помнил о Распятии.

– Вы очень внимательны к интонации своих и чужих стихов. Как бы вы описали доминирующую интонацию стихов Бродского? Как стороннего наблюдателя или как участника всего происходящего?

– Как слушателя или даже «слышителя» – того, что вовне стихов, и того, что внутри их, вовне его самого и внутри. То есть участник и наблюдатель – не те термины, в которых я это воспринимаю. Это, впрочем, наверное, свойство моего восприятия, не объективного, направленного (в стихах и в отношении к стихам) на слух.