Прозой. О поэзии и о поэтах

– Безусловно. Только он пишет о катеогрии времени в категориях пространства. Хотя бы это стихотворение «Дорога в тысячу ли начинается с одного / шага…» Эта разделенность океаном и т.д. Если говорить не в плане поэтики, а в метафизическом плане, то категория время-пространство, именно как единое, – это, может быть, единственное, что нас сближает. Я написала стишок, совсем не думая об Иосифе: «Двойняшки расстояние и время / меня признали названой сестрой…» «Время» – не тире, а черточка – «пространство». Я думаю, это-то и важно. Само по себе время и само по себе пространство ничего не может. Хотя в поэтике мы подходим к этому совершенно по-разному.

– Испытывали ли вы когда-нибудь соблазн подражать Бродскому? Или вы понимали, что подражать ему нельзя? Или не было надобности?

– Наверное, последнее. Не было никакой надобности. Господи, так замечательно, что такой поэт существует. Он уже существует. Я его могу в голове петь. Но когда я пишу стихи, у меня в голове совсем другое поется. И в то же время я слышу Бродского, возможно, лучше других. Так, недавно я писала статью о событиях в Китае, которую я назвала «Дорога в тысячу ли начинается…». И заметила у Бродского чисто фонетическое совпадение: «Тысяча означает, что ты сейчас вдали» [тысе^ича – тысе^ичас. – Уточнение нынешнее. НГ]. Это же даже не каждый слышит.

– Не потому ли, что у вас самой стих насыщен аллитерациями?

– Да, конечно. Я его слышу лучше, чем кто-либо другой. И, может быть, я его лучше слышу, чем понимаю умственно. И поэтому от меня философских интерпретаций не надо ожидать.

– Говоря об эволюции Бродского, как вы считаете, какие русские поэты помогли Бродскому осознать себя и сделаться Бродским?

– Я думаю, что он сам на этот вопрос лучше отвечает, хотя, может быть, не всегда точно. Вдруг начинает что-то выдумывать. Вот ему хочется считать Рейна своим учителем. Видимо, действительно на него повлиял Женя Рейн, но ведь не как поэт, а как советчик.

– А из прошлого столетия, кроме Баратынского, которого называет сам Бродский, кого вы могли бы назвать?

– Дело в том, что каждый видит того, кого любит. Я в нем вижу не Ба-ратынского, а Пушкина. У меня есть такое стихотворение, не из лучших:

А будь он нынешний, сейчасный,
писал бы он в припадке чувств:
«Я вам звоню, хоть и бешусь,
хоть это стыд и труд напрасный… и т.д. —

и кончается:

В собранья наших сочинений
не переписка принята,
но телефонные счета
и неоплаченные пени…

То ли это стихотворение было написано после того, как я из «Континента» звонила Бродскому, то ли вообще по поводу наших телефонных разговоров, но у меня почему-то это стихотворение косвенным образом связано с Бродским. Я в Бродском вижу Пушкина, Мандельштама, Ахматову. Я понимаю, он то Кантемиру подражает, то Державину…

– Кланяется скорее, поклоны отвешивает.

– Всё это мило, но ведь всё это штучки, приемчики, которые прекрасно работают. Для меня есть линия русской поэзии, и исчерпывается эта линия до Бродского тремя именами. И всё. И Бродский для меня – прямой продолжатель. Прямой совершенно не в том смысле, что «Иван родил Петра.»

– Насколько, по-вашему, оправдано сравнение Бродского с Пушкиным?

– Я вам как поэт скажу, что любое сравнение оправдано в надлежащем контексте. Разумеется, есть какие-то параметры, по которым их не сравнишь, поскольку Пушкин не тот поэт.

– Возьмем один параметр, чисто языковой. Сравнимы ли их заслуги перед русским языком?