Прозрачные крылья стрекозы

Трудно, ох как трудно приходилось Лизе в жизни с ее застенчивым и деликатным характером. Кто только не норовил сесть ей на шею. И все-то было неудобно, все неловко, совестно. Как указать нахалу на его место? Можно ли напомнить человеку, который взял денег в долг, а отдавать не торопится? Сказать в магазине: «Ну-ка, пересчитайте-ка и взвесьте еще раз!», или уж Бог с ним? Вступать в конфликты она робела, защитить себя не решалась. Может быть, виною тому был отец, который воспитывал Лизу не просто в строгости. В маленькой семье Усольцевых царила обстановка тирании и деспотизма.

Лизин отец – профессор кафедры душевных болезней Дмитрий Платонович Усольцев характер имел замкнутый и жесткий, и лишь в больничной палате, постигая недуги своих пациентов, он раскрывался как человек совсем иного свойства. С институтскими коллегами профессор был несговорчив и требователен, однако сотоварищи прощали его нрав, потому как, прежде всего, ценили в Усольцеве вдохновенного педагога и незаурядно талантливого доктора.

Увлеченный с детства науками естественными, другого пути, кроме как в медицину Дмитрий Платонович не мыслил. Однако уже на начальных курсах его интерес к болезням телесным преломлялся лишь сквозь призму их взаимосвязи с хворями душевными, а сама психиатрия виделась большим, чем просто медицинская дисциплина, то есть стояла выше обыкновенной, свойственной любой науке системы понятий. Дмитрий Платонович сумел разглядеть здесь и философию, и искусство, и таинство, а его клиническая интуиция открыла перед вчерашним студентом заветную дверь. Работы Усольцева всегда были нестандартны, а подход к больному основывался на том принципе, что любая личность нетипична, в каждой кроется непознаваемое. Трудолюбие его было неистощимо. В бытность ординатором он проводил в клинике дни и ночи, добровольно принимая на себя не только докторские обязанности, но и роль сестры и даже сиделки. Это позволяло будущему профессору понять и осмыслить то многое, на что у других докторов уходили годы. В ошеломляюще короткий срок Усольцев проделал путь от ординатора до доцента, а к тридцати семи годам был утвержден в звании профессора. И взлет этот был настолько естественен, что даже самым низким кафедральным интриганам не приходило в голову ставить Дмитрию Платоновичу палки в колеса.

Однако, чем выше поднимался его авторитет в клинике, тем нестерпимее становилась обстановка в доме. Молоденькая Анна Аркадьевна никак не могла сжиться с колючей натурой мужа, который искренне не понимал, по какому поводу она ежедневно рыдает, зачем хлопает дверями и колотит чашки. С будущей женою сорокалетний профессор познакомился на институтском вечере, да и громко сказано – «познакомился». Веселый толстяк – доцент Казанцев представил его как «гения», «светило», «надежду отечественной психиатрии»; дальше же хрупкая Анечка взяла инициативу в свои руки. Вплоть до рождения Лизы в семье все было, как говорят не шатко не валко (хотя Анна Аркадьевна и таскала мужа по магазинам, зная, что он этого терпеть не может, а также отвлекала его глупыми разговорами от важных размышлений). Но уже с появлением дочери (казалось бы), в квартире на Староконюшенном переулке воцарился настоящий ад. «Истерическая конституция» – вздыхал Дмитрий Платонович, запираясь в своем кабинете…

Лиза так и не успела, как следует запомнить мать, укатившую в конечном итоге с почитателем своего довольно слабенького вокала прочь из Москвы. Отцу она оставила полное заслуженных упреков письмо, а Лизе предназначила тонюсенькое колечко с блестящей алмазной слезинкой, которое ребенок по малолетству тотчас отправил себе за щеку. Разгневанный профессор извлек кольцо, покопавшись костлявым пальцем в атласных недрах детского рта, и раздраженно швырнул находку за окно, чем вызвал молчаливое осуждение няньки.

– Дали ребенку дрянь какую-то… – Уже на ходу ворчал Дмитрий Платонович. Долгие разговоры с домашними в его привычку не входили.

По мере взросления Лиза все больше тянулась к отцу, который в любом детском порыве усматривал корыстолюбие и эгоизм.

– Ты, Лизка, во всем, как твоя беспутная мать. Я это сумею искоренить, – хмурился отец по любому поводу.

Непревзойденный воспитатель студентов, он калечил детскую душу, «искореняя» непосредственность и культивируя робость и застенчивость. «Твои рисунки нехороши… На празднике ты танцевала неуклюже… Не смей красоваться перед зеркалом, ты не увидишь там ничего хорошего, займись лучше чтением».

В школе Лиза была первой ученицей своего класса, но и здесь она не дождалась похвалы. «Эти оценки ничего не стоят. Посмотрим, как ты будешь учиться, когда начнется физика…»