Прозрение. Спроси себя

Он лежал на бревнах и прикидывал, как раздобыть еду; если отлучиться, можно отстать и упустить верную возможность оказаться вдалеке, на новом месте, где его никто не знает. Пришлось терпеть, пересиливать голод. Как назло пошел дождь — холодный, пронизывающий. Проклиная все, он был готов покинуть свое убежище, но вокруг тянулся лес.

Наконец, впервые за все время, товарный остановился вблизи станции. Ушел отцепленный паровоз. И тогда Иван, спрыгнув на землю, прошел в конец состава, где в тамбуре хвостовой платформы сидел кондуктор.

От кондуктора Иван узнал, что поезд идет в Донбасс, везет крепежный лес для шахт. А прибудут они на место через трое суток, а может, и позже: на дорогах заторы.

Когда разговорились, Иван назвался погорельцем, со слезами вспоминал мать. Сердобольный кондуктор пожалел парня, поделился скудными харчами и советовал непременно ехать в Донбасс. Там рабочий люд в цене, и его сразу определят в шахтеры и поселят под теплую крышу.

Иван робко спросил, не надо ли чем помочь, но кондуктор, пожав плечами, сказал, что дело у него одно: ночью — зажигай фонарь да следи, чтоб не потух, а днем — держи красный флажок, чтобы избежать аварии.

Часа через два снова поехали. Иван улегся на полу тамбура, прислонился головой к низко спадавшему тулупу кондуктора и, захмелев от чужого тепла, погрузился в сон, да надолго: товарный успел более ста километров отмахать.

Паровоз брал воду на узловой станции. Ивану не терпелось сойти, раздобыть еду, но страх будто стреножил его, он сидел, вздрагивая от близких голосов.

«Подальше уедем, тогда…» — твердил он и до боли сжимал зубы, чтобы не взвыть от отчаяния.

Покинув станцию, товарный поезд остановился у первого семафора, здесь его долго продержали.

Эта остановка хорошо запомнилась. Последняя платформа с лесом оказалась вблизи будки стрелочника. Иван решился попросить кусок хлеба.

Стрелочник сказал, что хлеба нет, его по карточкам дают, и так уж за три дня вперед съели, а вот картошки можно, аккурат теплая. Он вынул из котелка сперва четыре, потом добавил еще две картофелины.

Дмитрий Николаевич умолк, потер виски.

— Продолжай, — сказал Останин.

— Да, да… Постараюсь. В Донбасс я не попал. На какой-то станции — забыл ее название — пришлось стоять в очереди за кипятком. Я держал бидончик кондуктора и все оглядывался на наш товарный. Вдруг он тронулся. Я побежал через пути, но тут — встречный. И я не успел… На пристанционном базарчике продал злосчастный бидон из белой жести — получил рубль и тут же за этот целковый купил ржаную лепешку. Проглотив ее в один присест, я спросил бабу: «Может, надо дров наколоть?» Узнав, что я погорелец, она посоветовала пойти в депо — там нужны люди.

Действительно, там меня словно ждали. Паровозов много, а грузчика два. Какой-то усач в галифе поговорил со мной, направил в общежитие. Это был старый вагон. Я переспал на голой полке, а утром влез в брезентовую куртку и стал кидать уголь в тачки, которые потом везли по мосткам и опрокидывали в паровозный тендер. Навсегда запомнился первый заработанный суп из гороха и кусок ржавой селедки с огурцом. Через три дня грузчики взяли расчет и повели меня на станцию к бойкому вербовщику. «Этот с нами поедет. Записывай». Вербовщик похвалил ребят за помощь и, глядя на меня, отчеканил: «Поедем строить тракторный гигант. А место ему уготовано в Челябинске. Может, слыхал? Нет? Ну, увидишь. Поначалу определим в землекопы. Жалованье по выработке. Обеды по талонам. Житье в общежитии. Дорога за наш счет». Потом открыл тетрадку, послюнявил карандаш и спросил: «Фамилия?»

Тут меня осенило: «Ты теперь другой!» — и, вспомнив, как звали кондуктора, я ответил: «Ярцев Дмитрий… Николаевич…» Так меня и записали.

Дмитрий Николаевич отпил глоток холодного чая.

— Ну а с Челябинска тебе все известно.

Некоторое время молчали.

— Дмитрий, свари кофе… А я позвоню домой, доложусь.

Когда пили кофе, Останин спросил:

— Мыши долго живут?

— Семь лет. — Дмитрий Николаевич пожал плечами. — Иногда десять…

— Это, Митенька, зависит от кошки. Всегда надо кошку в расчет брать. — Помолчав, спросил: — А Елена знает о Проклове?

— Нет.

— Понятно. Значит, Елену пока выведем за скобки. Где этот Крапивка сейчас?

— В больнице. Мне думается, ты поможешь написать заявление в прокуратуру?

— О чем?

— Обо всем… Решенный вопрос. Во всяком случае, для меня, Ярцева.

— А для Проклова?

— Писать будет Ярцев.

— Я Проклова не знал. Я могу судить только Ярцева. Не стану тебя обманывать. За тобой большой долг. Не каждому по силам оплатить такой долг. Ты — можешь. Ярцев богат. Хватит ли твоего богатства, чтобы рассчитаться за Проклова, решит суд. А я для тебя все тот же друг, что и раньше. Вадим знает? Ты говорил с ним?

— Да. Он сказал: «Если бы это случилось со мной, я бы не знал, как жить дальше».

Останин долго молчал, потом спросил:

— Что ты ответил?

— Сказал, что не хочу умирать.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Поезд увозил Дмитрия Николаевича в Полесье.

Он лежал в двухместном купе спального вагона, уставившись взглядом на верхнюю полку, пустую, незастеленную.