Прозревая будущее. Краткая история предсказаний

Вслед за «Одиссеей» и «Энеидой» о некромантии так или иначе рассказывают и другие произведения древнегреческой и римской литературы[171]. В «Фарсалии» Марка Аннея Лукана (ок. 61–65 н. э.) Секст Помпей посещает ведьму Эрихто, чтобы узнать, чем завершится предстоящая битва между его отцом Помпеем и Юлием Цезарем.

«Вот, наконец, она выбрала труп, ему горло проткнула / И, привязав ко крюку веревку с мертвою петлей, / Жалкое тело бойца по скалам и острым каменьям / Тащит»[172]. Затем Эрихто готовит из разнообразных мерзких ингредиентов лосьон и протирает им труп, отчего свернувшаяся кровь согревается, трепещут в холодной груди легкие, «онемевшие недра» наполняются жизнью, напрягаются мышцы, и труп «не постепенно встает: земля его вдруг оттолкнула» и открывает глаза. Ужасным голосом, проникающим даже в Тартар (ад), она требует ответить на ее вопросы о будущем. Узнав, что битва будет проиграна, а Секст и его сподвижники убиты, она позволяет оживленному юноше вновь пасть[173].

Еще одно упоминание встречаем в «Эфиопике» Гелиодора из Эмесы, написанной, вероятно, в III веке н. э. Два путника встречают старуху, чей сын погиб в битве персов с египтянами. Тайно проследив за ней, они понимают, что она собирается оживить его труп и спросить о судьбе другого сына. Убедившись, что за ней никто не следит, она вырывает яму и разжигает перед ней огонь. Гелиодор пишет:

Затем она зажгла костры по обе стороны и положила между ними труп сына, взяла со стоящего рядом треножника глиняную чашу и налила в яму меду. И тотчас же совершила возлияние из другой чаши молоком, а из третьей вином. После этого она бросила в яму печенье на сале, вылепленное наподобие человека, увенчав его сначала лавром и укропом. Наконец она схватила меч, беснуясь как одержимая, долго молилась, обратившись к луне, на варварском и чуждом для слуха языке, затем, взрезав себе руку, вытерла кровь веткою лавра и окропила костер. Совершив еще многое другое, она наклонилась над трупом сына и, напевая ему что-то на ухо, разбудила и заставила его тотчас встать при помощи своих чар[174].

При помощи такого немудреного ритуала старуха заставляет труп рассказать о судьбе его брата – но узнает лишь, что не только он, но и сама она сгинет на войне. Вскоре предсказание сбывается.

Очень похожую историю рассказывает Апулей в куда более популярном романе «Метаморфозы, или Золотой осел», написанном на латыни во II веке. Там упоминается Затхлас, «один из первых египетских пророков, который уже давно за большую цену условился… на время вызвать душу из преисподней, а тело это вернуть к жизни»[175]. Затхлас начинает с того, что кладет волшебную траву на уста и грудь трупу, а затем молится восходящему солнцу. «И вот уже начинает вздыматься грудь, вены спасительно биться, уже духом наполняется тело; и поднялся мертвец, и заговорил юноша: „Скажите мне, зачем, вкусившего уже от летейских чаш, уже по стигийским болотам плывшего к делам мимолетной жизни возвращаете? Перестань же, молю, перестань, и меня к покою моему отпусти!“»[176] Когда же некоторые из присутствующих начали сомневаться, что труп может раскрыть им какую-то тайну, тот дает обещание: «Дам, дам вам ясные доказательства своей безукоризненной правоты и открою то, о чем никто, кроме меня, не знает и не догадывается» – что и исполняет[177]. Очевидно, что одна из задач таких pièces de résistance заключалась в том, чтобы посеять ужас среди читателей и зрителей. Помимо этого, общественные мнения по поводу некромантии разделились. Апулей наглядно показывает, что всегда существовали те, кто считал некромантов мошенниками, дурящими простодушную публику. В романе Гелиодора старуху настигает кара – не потому, что она промышляет ложными предсказаниями, но потому, что сама практика отвратительна. Но это лишь одна сторона монеты. Ни четыре предсказателя, описанные выше, ни множество других менее известных заклинателей мертвецов не могли бы существовать без массовой веры в них, длившейся веками, без паломничеств и даров, которыми пытались купить знание о будущем. Как открытые для публики учреждения они не существовали бы, если бы их преследование было хоть сколько-нибудь системным.