Пруд гиппопотамов

После завтрака мы поехали с Говардом в Дейр-эль-Бахри и на некоторое время задержались, любуясь храмом и обсуждая удивительную карьеру его создательницы, королевы Хатшепсут, провозгласившей себя фараоном[100]. Когда я впервые оказалась здесь, то увидела лишь несколько не впечатляющих фрагментов сооружения среди огромных нагромождений песка и скал, а также башню коптского монастыря, давшего название этому месту. («Дейр-эль-Бахри» означает «Монастырь Севера».) Несколько сезонов работы Фонда исследования Египта сняли вековое покрытие, включая монастырь, и открыли нашим взорам один из самых красивых и необычных храмов в Египте – колоннады, поднимавшиеся последовательными шагами к обрамлявшим их хмурым скалам, и скаты, ведущие к святилищу, высеченному в скале.

– По моему мнению, – сказала я, когда мы стояли перед серией рельефов, изображавших рождение королевы, – Хатшепсут должна быть принята движением суфражисток[101] в качестве своего святого покровителя или символа. Хладнокровно и эффективно, без гражданской войны, она вытеснила своего племянника Тутмоса III и провозгласила себя мужчиной и фараоном! Она была первой...

– Извини, мама... – прочистил горло Рамзес.

Я повысила голос:

– … и величайшей среди тех выдающихся королев Восемнадцатой династии, которые произошли непосредственно от самой Тетишери. В то время, как соглашаются все авторитетные учёные, право на власть передавалось по женской линии от матери к дочери. Король не мог законно претендовать на трон, если не был женат на наследной принцессе.

– Отсюда и распространённость брака между братом и сестрой в королевской семье, – заключила Нефрет. – Вполне логично, если подумать.

– Хм-м, – критически отозвался Рамзес.

Нефрет рассмеялась.

– Ах, Рамзес, я и понятия не имела, что ты такой романтик. Любви нет места в королевских браках, мой мальчик, даже в твоих цивилизованных европейских обществах.

Я не знаю, что возмутило Рамзеса больше всего: смех, покровительственное обращение «мой мальчик» или ужасное обвинение в романтизме. Его лицо потемнело.

– Проклятье, я не…

– Достаточно, – резко перебила я. – Нефрет права; и согласно египетской религиозной догме, принцесса имела особую святость, потому что отец её был не царём, а самим богом Амоном, как показывают рельефы, перед которыми мы стоим. Здесь вы видите, как мать Хатшепсут… э-э… приветствует Амона, который пришёл к ней...

Эмерсон проворчал, зажав трубку в зубах:

– Амон имеет поразительное сходство с мужем королевы, Тутмосом II, тебе не кажется?

– Без сомнения, бог воплотил себя в царе, – согласилась я.

– Ему было бы чертовски трудно выполнить работу без тела, – бросил Эмерсон.

Я решила, что мы углубились в обсуждение этой темы сильнее, чем следовало бы. Нефрет старалась не смеяться, а Гертруда выглядела потрясённой.

– Вот здесь, – сказала я, слегка подталкивая остальных, – мы видим доставку гигантских обелисков для храма королевы в Карнаке. Их сотворил Сенмут[102], один из самых талантливых чиновников Хатшепсут, который был Слугой Амона[103]...

– И её любовником, – добавила Нефрет.

– Всемогущий Боже! – воскликнула я. – Кто тебе это сказал?

– Рамзес, – последовал скромный ответ.

– Я не знаю, с какой стати он так решил. – И торопливо добавила, прежде чем Рамзес объяснил, с какой стати: – Королева никогда бы не взяла в любовники низкорождённого человека[104]. Её достоинство и гордость воспротивились бы этому, а знать королевства посчитала бы себя оскорблённой.

– Те же возражения высказывались в отношении слухов о Её Королевском Величестве Виктории и некоем груме[105], – согласился Эмерсон.

Когда на Эмерсона находит подобное настроение, невозможно заставить его умолкнуть. Отказавшись от карьеры великой королевы Хатшепсут, я повернулась к Говарду.

– Кажется, вы руководили копированием этих картин? У вас имеются какие-нибудь последние наброски, чтобы показать нам?

К счастью, так и случилось. Отдав наброскам дань восхищения, мы позволили Говарду вернуться к работе.

Я ожидала, что Эмерсон отведёт нас обратно в Дра-Абу-эль-Нага, но, очевидно, в тот день он отказался от намерений серьёзно поработать; мы пошли в другом направлении, чтобы посетить Рамессеум и храм Мединет-Абу[106]. Туристов было немного, так как большинство из них предпочитали «трудиться» на Западном берегу утром, но вполне достаточно, чтобы раздражать Эмерсона, и оба места кишели оборванными детьми, требовавшими бакшиша, самозваными «гидами» и продавцами сомнительных древностей. Излишне упоминать, что никто из них даже не приблизился к нам.

Мисс Мармадьюк демонстрировала явное удовольствие. Она держалась рядом с Эмерсоном, за что я не могла её винить: он был не только источником сведений, но его присутствие позволяло ей не беспокоиться о попрошайках. Мне пришлось следить за Рамзесом, который продолжал слоняться там и сям, поскольку мисс Мармадьюк оказалась неспособна справиться с этим.