Prudentia

– Я видел, как он разнес бронекапсулу фламандского рыцаря с пятидесяти метров, подпустив его вплотную и не обращая внимания на каскады огня и стали, хлещущие по нему в упор. Я видел, как он в одиночку преследовал четырех фригийцев, каждый из которых был равен ему по боевой массе, так легко, будто охотился на зайцев, и при этом еще вопил как оглашенный. Как он раздавил всмятку лангобарда, готового подорвать себя вместе с зарядом пороха. Как с парой оруженосцев разнес батарею крупнокалиберных серпантин, гвоздящих по ним прямой наводкой, при этом израсходовав подчистую боезапас. Да, твой отец был воплощенным «вильдграфом», но тебе он такой судьбы не хотел. Поэтому дал образование и воспитал так, как это пристало не варвару из восточных провинций, но молодому аристократу, способному, без ложной скромности, занять любую должность при дворе.

«Отповедь хороша, – мысленно оценил Гримберт. – Старик, как и прежде, не лезет за словом в карман, мало того, умеет проникать взглядом сквозь многие пласты брони. Может, рассудок у него уже не тот, что прежде, но и в старческий маразм он впадет нескоро. И это значит, что надо держаться настороже».

– Как обстоят дела в империи? – небрежно спросил он, надеясь, что тон его голоса не выдаст напряжения. – Все так уж плохо?

Алафрид усмехнулся.

– А когда в ней было хорошо? В империи много проблем, она вечно агонизирует, истекает кровью и скулит, как шлюха, которую пырнули ножом в подворотне. Последний крестовый поход обернулся кровавым фарсом, и скоро уже невозможно будет делать вид, будто мы этого не замечаем. Две сотни лучших рыцарей герцога Саксонского полегли под Иерусалимом, а те, что остались, скоро станут кормом для сарацинской орды. В Византии уже знают об этом и, без сомнения, затевают очередную интригу, чтобы прибрать к рукам наши южные колонии. Уверен, через несколько месяцев полыхнет и в Бретони, тамошние князьки только и ждут возможности всадить нам вилы в спину.

– Грустно слышать, дядюшка.

Алафрид тяжело повел плечами. Движение получилось медлительным, старческим, отозвалось треском суставов.

– И это все, не считая чертовых еретиков, которые портят нам кровь, отравляя ее дьявольским ядом, всех этих альбигойцев, катаров, трисцилидов, селевкиан, аскитов… Святой Престол сбивается с ног, пытаясь отыскать все источники скверны, но куда там! Некоторые нарывы удается вскрыть ланцетом, выпустив ядовитый гной, но многие язвы сокрыты внутри тела и, увы, зачастую незаметны до того момента, пока не станет поздно.

А заканчивается все обыкновенно гангреной.

– Я надеялся, по крайней мере, Инквизиция еще справляется со своей работой.

Алафрид вздохнул. Это был тяжелый и скорбный вздох, вздох усталости, от которой не помогут ни лучшие зелья императорских эскулапов, ни сон на самых мягких перинах.

– Инквизиция сама давно погрязла в придворных интригах. Иногда мне кажется, что господа в красных сутанах, ведущие свою бесконечную «рачью войну», не уделяют врагам веры и сотой доли тех сил, которые они обрушивают друг на друга. А ересь между тем не дремлет. Сила ереси не в том, что она обещает своим адептам вечную жизнь или способность превращать свинец в благородное золото. Дьявол давно не ловит души на самую простую наживку. Ересь обещает знания. Доступ к технологиям, которые Святой Престол вынужден оградить от общего использования для блага всех христиан, знаниям старых эпох, древним научным трудам, которые ныне прокляты и забыты…

– Чернь всегда будет такой, – не удержавшись, перебил его Гримберт. – В ее природе рваться к знаниям, не разбирая, для чего они служат и кому предназначены, как в природе голодной свиньи рваться к помоям. Не удивлюсь, если лет через пять какой-нибудь вчерашний крестьянин, привыкший охотиться не с аркебузой на фазана, а с лучиной на блоху, обзаведется пулеметом!

Алафрид кисло улыбнулся.

– Если бы только чернь, дорогой мой… Если бы только чернь! Я стараюсь не совать носа в дела церковные, но иногда папский камерарий[39] рассказывает мне особо интересные случаи, о которых доносят ему кардиналы. Вообрази, пожалуйста, в прошлом месяце Инквизиция едва не отправила под церковный суд юного выскочку, штудировавшего запретные труды по генетике. И кем, как ты думаешь, он оказался? Младшим отпрыском графа Бонуа, императорского егермейстера![40] Вообрази себе, в какой сложной ситуации оказался его величество. Отпрыск императорского сановника – и вдруг еретик, изучающий запретные труды! Шумихи было бы… – Императорский сенешаль на миг прикрыл глаза. – Сущая чертовщина.

Гримберт пожал плечами.

– Ты хочешь сказать, что и наемные убийцы в Аахене обленились?

– Что? Черт, нет. Но и они не годились для этого дела, слишком… тонкие обстоятельства. Впрочем, в итоге дело разрешилось вполне удачно. Его величество отправил наглеца в крестовый поход, чтобы очистить душу от скверны ереси, и там он умер где-то под Дамиеттой от дизентерии.

– Смерть с чистой душой и с грязными портками. – Гримберт сдержанно кивнул. – Не самый плохой финал, надо думать.