Прыщ

Факеншит! Да как же они по этим лесенкам в темноте… Ступеньки, мать… высокие… перил нет… сщас как я с отсюда… Не успел — впереди кто-то уже… «Первый — пошёл». И — без парашюта. Судя по выражениям — недалеко. А вот и второй «непарашютист». Прямо мне на спину. Ты… девица вольного поведения…!

— Малой, может ты со спины моей слезешь?

— Эг… Я… Зацепился. А тама… Да.

Высыпаемся во двор. После темноты княжьего терема сероватый зимний день — ослепляет. Все мокрые, потные. На морозе остынем.

Не-а. Мончук — не просто суетливый, он ещё и резвый. Второй ясельничий, дрожа на морозе в одном своём «помётном» кафтане, устремляется рысцой. Мы, подхватив полы длинных шуб, за ним.

Добежали до… хоромы какие-то двухэтажные, барачного типа. Мончук машет ручкой: подождите здесь, сам взбегает на крыльцо и исчезает внутри. На гульбище — крытом помосте вокруг второго этажа, стоят двое парней, чуть постарше нас. Один демонстративно громко, чтобы было слышно, спрашивает другого:

— Что за бараны?

— Прыщи новые повылезли.

Оба радостно ржут. Вспоминаю разговоры между Акимом и Яковом. «Янычары», выросшие в дружине, называют таких как мы — «прыщами». Это от — «отпрыски». Типа: достойный отпрыск от славного древа благородного рода…

А мы их должны называть «репники». Не путать с «гопники»!

Прозвание не от репейника или репы, а от «репица» — хвостового отростка позвоночника у лошадей, например, покрытого шерстью. Типа: всегда в дерьме. Они должны обижаться.

Глава 292

Проверить? — Не буду. Моё дело — затихнуть и осмотреться. Не дают. Один из нашей семёрки, внимательно оглядев меня, спрашивает с наглой улыбкой:

— Чего, нищего на паперти раздел?

Кажется, я перестарался со своим упорством в простоте и удобстве одежды. На мне овчинный тулуп, заячья шапка, валяные сапоги. Остальные — в шубах. И крытых, и мехом наружу. Есть пара бобровых шапок, есть лисьи, сапоги изукрашенные, кушаки цветные. Дресс-код… Детка, мы не на танцульках. А пошли бы вы все…

Очередной недозревший «павиан» лезет в «предводители дворянства». Морду ему бить? Я же так не хотел отсвечивать… Вежливо почти соглашаюсь:

— Не, не раздел — поменялся.

— Оно и видно: боярский сын, а одет по-смердячему.

Окружение дружно подхихикивает. Мне — плевать. Но «лицо терять»… вредно.

— Люди говорят: встречают по одёжке. Слышал?

— Ну.

— Чего «ну»? Повстречались? Теперь давай расставаться. Бай-бай, бэби.

Какой у меня вежливый посыл получился! Американизмы роли не играют — смысл понятен по интонации.

Я отворачиваюсь от собеседника и краем глаза вижу, как уверенная улыбка на его лице сменяется растерянностью. И переходит в озлобление.

Тоска-а-а-а! Как мне это всё… остонадоело! Эти однообразные подростковые игры в «царя горы»… Самоутверждение микро-самцов, «петушиные бои»…

Я — единственный в этом мире, кто делает перл-аш, кто построил паровой молот, кто воспроизвёл блочный лук… У меня — степные ханы, немецкий масон, русская богиня смерти — в подсобниках… А какой-то прыщеватый гонористый абориген… со своим идиотским «вятшизмом»… «гармонист недоигранный»…

Так всё-таки — в морду?

Сверху, с гульбища доносится громкий рёгот парней. Дружинные отроки… К ним ещё парочка подошла, и они теперь в четыре рыла «рвут животики» над какими-то своими шутками по нашему поводу, над проявлением своего провинциально-подросткового, извините за туманность аллегории — юмора… И вот с этими… хомнутыми сапиенсами мне предстоит провести всю свою вторую жизнь?! Да ещё и рвать себя за-ради прогресса?! Для них? Чтобы вот таких — побольше выживало?!

Человечество, как же ты мне не нравишься… Хаям прав:

   «Один Телец висит высоко в небесах,
   Другой своим хребтом поддерживает прах.
   А меж обоими тельцами, — поглядите, —
   Какое множество ослов пасет аллах!».

С крыльца скатывается Мончук:

— Давай-давай, скоренько!

Мы снова бежим трусцой за дедком в «помётном» кафтане. Я в эту часть Княжьего Городища ещё не попадал. А народу-то на княжьем дворе живёт… тысяч несколько. Понятно, почему многие княжеские резиденции, тот же Смоленск или Ростов, начиная свою историю как одиночные укреплённые усадьбы, довольно быстро разворачиваются в настоящие города.

У Смоленского князя дружина сотен в пять-шесть гридней. К ним — отроки, конюхи, мастера, кухарки, прачки… Понятно, что здесь не вся дружина: часть, наверняка, на рубежах, в других городах… Но, кроме «силовиков», здесь живёт ещё куча гражданских: писари, ярыжки, мятельники, вестовые, слуги — теремные и дворовые… и к ним снова — мастера, отроки, кухарки, прачки…

Место нашей постоянной дислокации… Факеншит! Да у нас в таких бараках… Спокойно, Ванюша. Твоё мнение по поводу как там «у вас» — здесь никому не интересно. Здесь на всё «воля господня». С примесью «воли государевой».

Довольно длинный, метров 20, низенький барак. Крыша… из того, что видно под снеговой шапкой — щепой крыта. В середине стены — дверь с крыльцом в одну ступеньку. Дверь на петлях. Петли ременные, разные, обтрёпанные.