Прыжок в длину

Закончив с фотосъемкой, сияющая Кира взяла Ведерникова под руку. Встречавшие зааплодировали, засвистели, снова заклекотали, защелкали фотографы, вперед вылез длинный, в растянутой футболке оператор и наставил на пару глубокое сизое жерло. Прежде Ведерников не мог представить, как бы он стал позировать, но теперь это выходило легко и естественно, и его припудренное солнечным светом лицо само собой растягивалось в улыбке. «Вот давно бы так, – громко произнес Мотылев, выступая на первый план. – Я уж думал, Олег, ты никогда не соберешься, так и прозеваешь лучшую женщину Москвы». «Я сама взяла его себе», – звонко сообщила Кира и крепче притиснула локоть Ведерникова к своим шелковым ребрышкам. «Умница», – холодно сказал Мотылев и, не вынимая рук из глубоких карманов, с журавлиным наклоном поцеловал Киру в лобик.

Тут появился режиссер, толстый, распаренный, в шортах до бородатых коленок, похожих на грубую, сильно мятую юбку. «Коллеги мои, дорогие мои, мы тут кино снимаем или свадьбу играем? – бабьим плачущим голосом воззвал он к окружающим, не желавшим расходиться. – Если тут совет да любовь, тогда я поехал спать, ночью летел, если кому интересно». «Что вы, что вы, Игорь Александрович, – оживленно заговорила Кира, так воздействуя на режиссера взглядом, что его полное лицо расплылось в улыбке. – Мы хорошие, прямо сейчас идем на грим!» «Еще и опоздали», – проворчал режиссер, уже добродушно. «Проспали», – прокомментировал Мотылев, все так же держа руки в карманах и тем как бы снимая с себя всякую ответственность.

Ведерников ни о чем не беспокоился, ведь каждая реплика этого несколько искусственного диалога была написана Кирой. Она же придумала забавные цветочные вазоны в виде бетонных чайных чашек в шершавый горох, где пока ничего не росло, и смешную гармонику совершенно одинаковых портретов фарфорового, с бликом на лысине политика, что крепились на фонарных столбах и уходили вдаль, причем на ближних портретах политик улыбался, но по мере удаления улыбка гасла, и виднелась лишь округлая лаковая болванка. В сущности, это была одна из тех Кириных картинок, что экспонировались на памятной Ведерникову, коммерчески успешной выставке. Другая картинка, изображавшая красные розы, похожие на рты, как бы вытянутые и приоткрытые для сочного поцелуя, стояла за остеклением цветочного киоска и, как могла, прикрывала то, что там на самом деле продавалось: какие-то сухие катышки на хрупких стеблях. Мимо прошлепала, обдав Ведерникова кисло-сладким маринадным запашком, толстая веснушчатая ассистентка режиссера, очень похожая в своей сине-оранжевой оборчатой хламиде на тех попугаистых кукол, что Кира изготавливала для слепых деток и с которыми участвовала в биеннале современного искусства. «Ты у меня талантище», – нежно шепнул Ведерников в теплое ушко, и Кира зарделась от удовольствия.

Она привела Ведерникова к серебряному, каких-то железнодорожно-рефрижераторных размеров телевизионному фургону. Внутри главного героя уже ждали с нетерпением, сопя и притопывая. Костюмерша, весьма усатая дама с прической, крашенной в свеклу, вручила Ведерникову нечто текучее, белое, скользкого шелка, оказавшееся спортивными шортами и рубашкой на перламутровых пуговках. Переодеваться в ангельское облачение пришлось в металлическом закутке размером с вагонный туалет, и Ведерникову, едва не затоптавшему шорты, пока он просовывал грубые протезы в неуловимые нежнейшие штанины, чудилось, будто вагон движется, шатается от скорости, будто под гулким полом быстро, с перестуком мелькают шпалы. Сразу обнаружилось, что шорты на хлипкой резинке сползают до середины задницы, а пуговки рубашки едва протискиваются в грубые, как шрамы, недоразвитые петли. Однако на прекрасное настроение Ведерникова это никак не повлияло. Далее он поступил в распоряжение костлявенькой, как бы не очень крепко свинченной гримерши, болтавшей длинными руками, пока Ведерников осторожно усаживался в кресло. В толстом, налитом тяжелыми жидкостями зеркале Ведерников был бледен, точно мертвый экспонат в спирту, но гримерша скоренько это исправила, нарисовав ему брови углами и немного дамского румянца на скулах. Последними были надеты карбоновые лыжи, и сразу твердь ответила, упругим толчком подтвердила партнерство. Весь крашеный, в нежнейших спадающих шелках, Ведерников спустился по никелированной, горячей от солнца лесенке фургона прямо в объятия Киры, подхватившей его на последней ступеньке.