Прыжок в неизвестное. Парикмахер Тюрлюпэн

Она передвинула свечу на край стола. Взгляд ее упал на банкноты.

– Так много денег! – сказала она, нащупывая замочную скважину. – Что будешь ты делать с такой кучей денег?

– Ничего. Они мне больше не нужны. Пришли слишком поздно.

– Слишком поздно? Почему?

– Все равно почему, – сказал Демба устало. – Ключ пришел вовремя. Дай бог, чтобы у меня в этот миг были свободны руки.

Стеффи с тревогой взглянула на него.

– В какой миг? – спросила она.

– Они меня выследили, – сказал Демба.

– Кто, Стани, кто?

– Мне кажется, они явятся сейчас.

– Кто, Стани? Полиция?

– Да. Не бойся. Когда наручников не будет, мне полиция не страшна. Только бы руки были свободны. Наручники надо убрать!

– Да, наручники надо убрать, – бормотала Стеффи, – наручники надо убрать… Стани, не подходит! Слишком велик!

– Кто? Ключ? – Демба вскочил в испуге.

– Я так и думала. Я этого опасалась. Она уронила руки на колени и смотрела умоляюще Дембе в лицо.

– Как это может быть? – вырвалось у Дембы.

– Я не виновата, – всхлипнула Стеффи, глазами умоляя о прощении. – Ах, какой это дурень!

– Да что же случилось?

– Ах, какой дурень! Представь себе: днем, когда я была в конторе, подмастерье слесаря пришел к маме – знаешь, наш сосед – и сказал, что потерял мой восковой слепок и чтобы мама дала ему мой дневник. Стани, ключик не отпирает наручников. Этот дурень сделал ключ к моему дневнику.

– Пусть так, – тихо сказал Демба про себя.

– Стани! Что мы будем делать?

– Я знаю, что мне надо сделать, – сказал Демба со стоном.

– Стани! – заговорила Стеффи, – ты должен меня послушаться. Подумай, не лучше ли тебе пойти в полицию и рассказать обо всем, что случилось? Наверное, тебя подвергли бы совсем легкому наказанию, несколько недель, может быть, только две или три. А когда ты выйдешь оттуда, ты будешь свободен, слышишь, Стани, тогда ты будешь свободен.

– Если не говорить о наручниках, – сказал Станислав Демба.

– О наручниках?

– Да. Их я сохраню на всю жизнь. Их сохраняет каждый, кто выходит из тюрьмы, разве ты этого не знаешь, Стеффи? Наказания всегда налагаются правосудием пожизненно. Кто выходит из тюрьмы, тот должен прятать свои руки, потому что они опозорены навеки. Он уже никому не может подать свободно и открыто руку, он должен влачить свою жизнь с робко спрятанными руками, как я сегодня двенадцать часов подряд прятал руки под накидкой… Слышишь! Вот и они!

Дверной колокольчик дребезжал.

Стеффи вскочила и обхватила шею Дембы руками.

– Им нельзя сюда войти! Если они меня тут застанут… О боже мой, Стани, если они меня тут застанут!..

Колокольчик опять задребезжал. Слышно было, как открывали дверь в квартиру. Мужские шаги. Два сильных удара в дверь комнаты.

– Именем закона, отворите!

– Если они меня тут застанут, – плакала Стеффи.

У Дембы вырвался стон. Ветер пахнул в окно и задул свечу. Но стало не темно как ночью, а сумеречно. Мрачный, холодный сумрак…

– Сегодня утром, – сказал Демба, – когда я стоял на чердаке у окна, я думал о тебе, Стеффи. Думал о тебе, томился по тебе, хотел тебя еще раз увидеть. Я пожелал себе, чтобы ты была у меня, когда я буду умирать, и теперь ты со мной, а я не рад, я вовлек тебя в свое несчастье. Теперь бы мне хотелось, чтобы ты была далеко отсюда.

Объятия разжались. Образ Стеффи растворялся, словно ждал этого слова; превратился в туманное облако, расплылся, развеялся в ничто.

Стук и удары в дверь прекратились. Твердые инструменты работали над деревом двери.

– Есть люди, – сказал Демба, – которых не делает счастливым свобода. Она их только утомляет, Стеффи.

Ответа не послышалось.

– Я желал себе свободы. Всеми фибрами тела, Стеффи. Но я только устал и хочу теперь одного лишь: отдохнуть.

Никакого ответа.

– Где ты, Стеффи?

Тишина.

Только дерево двери скрипело и трещало. Демба встал. Ударился головой о балку чердака. Сделал два шага вперед, споткнулся о свернутый ковер, задел головой за веревку для белья и свалился на соломенный тюфяк. Насыщенный пылью воздух тесной каморки спирал ему дыхание. Он поднялся и подошел к слуховому окну.

Проклятие! Запах солода! Как проник сюда этот ужасный запах солода? Бьют часы на колокольне. Девять часов! Утра? Вечера? Где я? Где я был? Как долго стою я и слышу бой часов? Двенадцать часов? Двенадцать секунд?

Дверь поддается. Вдали граммофон играет «Принца Евгения»… Теперь… Черепицы кровли весело блещут в лучах утреннего солнца… Две ласточки в испуге вылетают из гнезда…

Когда оба полицейских – в начале десятого часа утра – вошли во двор дома антиквара на Клеттенгассе, Станислав Демба был еще жив.

Они склонились над ним. Он испугался и попытался встать. Хотел бежать, поскорее свернуть за угол, вырваться на свободу…

Но сейчас же снова поник. Кости были переломлены, из раны на затылке струилась кровь.

Наручники при падении разбились от силы удара. И руки Дембы, эти руки, которые прятались в страхе, поднимались в гневе, сжимались в бешенстве, складывались в мольбе, которые в своей засаде безмолвно дрожали от страсти, отчаянно боролись с судьбой, строптиво восставали против цепей, – руки Станислава Дембы освободились наконец.

1918