Прыжок в неизвестное. Парикмахер Тюрлюпэн

И, сразу решившись, Тюрлюпэн пустился бежать в намерении свернуть в ближайший переулок, чтобы обмануть преследователя и спастись от Судьбы, которую он так часто призывал, о которой так пылко мечтал и которая теперь стояла перед ним повелительно и властно.

Но бежал он недолго. Сделал только несколько шагов и остановился.

Ему показалось, будто взгляд двух глаз направлен на него, и взгляд этот провожал его, пока он убегал по переулкам. И Тюрлюпэн увидел перед собой застывшее, неподвижное, страдающее лицо; глаза нашли его, глаза удержали его и жалобно говорили: «Ты бежишь от меня, дитя мое? Ты бежишь от меня? Мне суждено утратить тебя, едва лишь я тебя нашла?»

Тюрлюпэн выпрямился. Колебаться дольше невозможно. Его мать звала его, он должен был к ней пойти, должен был видеть ее, такова была воля Бога, приведшего его в церковь Тринитариев, чтобы исполнилась предначертанная ему судьба.

Но еще раз вчерашнее счастье подкралось к нему в намерении обольстить его. Образ маленькой Николь, которую он нежно любил, возник перед ним. Каждый вечер после работы она приносила ему вина из кабачка Апостолов. Представилось ему, как она, подобрав платьице, зажав два медных су в кулачке, перебегает через улицу в сумерках, кошка Жамина скачет ей вдогонку, а в кухне мадам Сабо полощет посуду в теплой воде и поет песню бабушкиных времен:

                            В Гавре мой голубчик жил,
                            Танцевать меня учил,
                            И плясал не только он,
                            Но и крошка Купидон.

Тюрлюпэн тяжело вздохнул. Слезы выступили у него на глаза и больно заныло в сердце. И между тем как он стоял в нерешительности, в борьбе с самим собой, внезапно образ маленькой Николь развеялся, и вместо нее вырос у него перед глазами черный катафалк с гробом герцога де Лавана. Вокруг гроба двигались как тени темные фигуры священников и магистрантов. На алтаре поблескивало в сиянии свечей серебряное распятие. И вдруг Тюрлюпэну стало ясно, что этот сиятельный усопший был его отцом. Впервые в жизни был он потрясен смыслом этого слова. Неожиданный страх нашел на него при мысли, что он был на похоронах своего отца как посторонний, как чужой, не испытывая скорби. И теперь, только в это мгновение почувствовал он мрачную торжественность этого часа. Ему почудилось, будто четыре дворянина, пошатываясь, несут перед ним на плечах гроб герцога де Лавана. Четыре пажа, одетые в черное и лиловое, шагают рядом с ними. А сам он следует в погребальном шествии, занимая место, подобающее ему по рангу, за знаменем дома Ла-Тремуй, со скорбью в сердце, но с высоко поднятой головой, как наследник титула, а вокруг него бурно возносятся к нему звуки «In resurrectionis gloria».

* * *

Маленькая Николь, стоявшая перед дверью цирюльни и поджидавшая его, увидела, как он медленно приближался, положив руку на эфес воображаемой шпаги, шествуя по улице Двенадцати Апостолов вослед за невидимым гробом.

– Господин Тюрлюпэн! – окликнула она его. – Наконец-то вы идете! Поторопитесь, бегите, вас уже дожидаются.

И от знакомых звуков этого голоса первородный сын герцога де Лавана превратился в парикмахера Тюрлюпэна, проворно и усердно побежавшего к своим бритвам, мазям и щипцам для завивки волос.

Глава VII

Он нагнулся, чтобы не удариться носом о деревянную голову в парике, которая покачивалась под дождем и ветром перед входом в лавку в знак того, что в этой цирюльне также покупают и подновляют поношенные парики. Тюрлюпэн умел из двух старых париков сделать один новый.

– Рад вас видеть, господин Тюрлюпэн! – приветствовал его господин Пижо, красильщик, заведение которого помещалось в соседнем доме. – Вы, видно, поразвлечься не прочь. Гуляете, расхаживаете, беседуете, болтаете, а парик-то мой что же? А?

Господин Пижо сидел на большом медном барабане, предназначенном для просушки волос. Его короткие толстые ноги не доходили до пола. Свой лысый череп он прикрыл полотенцем госпожи Сабо. Оно придавало ему, в сочетании с руками, посиневшими от краски, и сиденьем, которое он выбрал себе, причудливо-экзотический вид, словно он только что прибыл в Париж с Африканского побережья.

Комната была полна людей. Господин Фруассе, писец, состоявший на службе у одного советника парламента, нетерпеливо и в раздражении ходил взад и вперед. В углу сидел тихо, с сосредоточенным видом, господин Гаспар, приказчик суконщика из Пшеничной улицы. У ног его потягивалась кошка Жамина. В угасшем свете пасмурного осеннего дня видны были красные пятна на его блеклых щеках. Возле печки, верхом на скамье, широко и грузно сидел хозяин кабачка Апостолов. Левую ногу он опустил до колена в наполненное нагретым песком ведро – врач прописал ему лечить больную ногу сухими ваннами. Чтобы скоротать время, он играл с викарием церкви св. Поликарпа в похожую на шашки игру, которую называл токадильей.