Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе

Эти слова очень тронули меня, но ничего не добавили. Мне нужно было разобраться с запутанными географическими реалиями своего существования и смесью эмоций, связанных с этим.

— У тебя есть сестры? — спросила Анни, старшая дочь.

— Да, — ответил я, — моя сестра Генни примерно твоего возраста. Восемнадцатого октября ей исполнилось шестнадцать.

— А мне двадцать пятого октября.

— Это был день, когда я покинул Вену, — сказал я. — Три недели назад, во вторник.

Девочки расспрашивали о моих приключениях, и их интерес был мне приятен. Чуть позже дядя Давид поднялся, собираясь уходить, и я встал, присоединяясь к нему. И тут произошли две вещи, которые согрели мне сердце: Рашель, повторив слова Йозефа, сказала, чтобы я чувствовал себя у них как дома, и Анни предложила в конце недели встретиться с ней и ее друзьями. Я воспринял это как нечто большее, чем просто дружеский жест. После бесконечных изменений и переездов наличие планов на семь дней вперед выглядело как долгосрочное обязательство, и я был счастлив согласиться. Я с восторгом представлял себе, что так долго смогу жить в одном месте.

В понедельник мы с дядей Давидом отправились в Антверпенскую ратушу — огромное, богато украшенное здание с позолоченным фасадом. Город был полон спешащих по делам людей, я же часто останавливался, заглядываясь на витрины магазинов. «Пошевеливайся», — торопил меня дядя. В ратуше чиновник в очках и зеленой фуражке поздравил меня с прибытием в Бельгию. Рядом с ним был указатель, напечатанный, как и на почтамте, на идише. Чиновник сочувствовал мне, как будто знал, каких усилий стоила мне дорога сюда. Он спросил меня о моем образовании, религии и причинах бегства из Германии. Я рассказал, что у меня там осталась семья. Да, да, кивнул он. Он знал подобные истории.

— А дальше? — спросил он. — Собираетесь ли вы эмигрировать?

Крохотная Бельгия, втиснутая между Францией и Германией, уже с 1933 года принимала беженцев. Их число неуклонно росло с каждым новым актом немецкой агрессии, с каждым новым жестом усмирения Запада, с каждым враждебным актом против евреев. Бельгийским чиновникам необходимо было удостовериться, что пребывание здесь будет только временным.

— У меня есть тетя, тетя Софи, которая живет в Соединенных Штатах, — сказал я. — Я хотел бы поехать туда. Но я не знаю, сколько времени потребуется, чтобы получить визу.

Он снова кивнул. Америка путано реагировала на беспорядки в Европе. Президент Рузвельт разыгрывал свои политические карты, но евреи в этой игре имели, кажется, невысокую цену. Тетя Софи ждала меня в Америке с распростертыми объятиями, да и остальные тоже надеялись на нее: ее сестра — тетя Мина, ее невестка — моя мама и другие члены семьи. Между тем и в Вене, и в Люксембурге, и теперь в Антверпене все мы ждали и ждали.

Чиновник дал мне временное разрешение на проживание, затем были сделаны две фотографии, дополнительно подтверждающие, что я добрался до места, где меня приняли. И я тоже старался ответить Антверпену за гостеприимство: быстро учил фламандский — язык, имеющий голландские корни, на котором говорили в Северной Бельгии. Мое знание немецкого помогало мне, как и двухлетнее обучение французскому в гимназии.

Мир находился на пороге новой большой войны, но жизнь по-прежнему состояла из мелких бытовых дел, которые нужно было преодолевать в первую очередь. Скоро стало холоднее, а до ближайшей общественной бани было несколько кварталов. Я не ходил туда по пятницам, избегая длинных очередей из евреев, которые мылись перед Шаббатом. Хозяйка посоветовала мне использовать для купания переносную ванну из цинка, находящуюся во встроенном шкафу в коридоре. Иногда этого было достаточно, но когда я шел в общественную баню и вставал под душ — это было такой роскошью, что зачастую только нетерпеливые стуки в дверь стоящих в очереди могли вывести меня из состояния блаженства.

Когда погода еще ухудшилась, мой голубой габардиновый плащ, который пережил реку Сауэр, приказал долго жить. Но связи помогли решить все быстро: Йозеф Фрайермауер знал кого-то в торговой фирме. Сделка подвернулась — metziah — удачный торг, состоялся — и появился новый, с поясом, плащ.

Я снова встретился с Анни Фрайермауер. Она взяла меня с собой к одному парню, который жил в пригороде, недалеко от дома ее родителей. У него собралось около дюжины ее друзей. Некоторые из них были евреями. Я уже почти забыл, как себя чувствуешь, общаясь со своими сверстниками. Мы достаточно легко преодолевали языковые барьеры. Нам помогал в этом и универсальный язык музыки. Из старомодного проигрывателя Victrola разносились модные шлягеры, почти все из Америки:

«Jeepers, Creepers!
Where'd you get those peepers?» [6]

«А tisket, a tasket;
A green and yellow basket…» [7]

«Bei mir bist du schein…» [8]