Псевдолотман. Историко-бытовой комментарий к поэме А. С. Пушкина «Граф Нулин»

«На небосклоне заиграла

Денница пурпурным огнем,

И луч румяного рассвета

Твои ланиты озарил.

С тех пор он вдвое стал мне мил,

Сей луч румяного рассвета.

Храни его – недаром он

На девственных щеках возжен;

Не отблеск красоты напрасной,

Нет! он печать минуты ясной,

Залог он тайный, неземной».

(«Любимый цвет». 1825)

А ранее всех шуточный мадригал естественной жизни, «деревенской» красоте вложил в уста «сельского любовника» Н.М. Карамзин:

«Здесь сердца людей согласны

С их нельстивым языком,

Наши милые прекрасны

Не раскрашенным лицом,

А природными чертами;

Обмануть нас не хотят

Ни глазами, ни словами,

Лишь по чувству говорят»

(«Куплеты из одной сельской комедии». 1800)

Он помнит кончик ножки нежной , – по моде того времени нижний край платья должен был доходить примерно до середины туфель, так, чтобы их носочки чуть-чуть высовывались наружу. Соответственно граф при всем желании не мог увидеть ничего, кроме кончика туфель. А поскольку «нежить» означало – «держать в неге», то есть баловать, холить и лелеять, то ножка нежная, здесь – холеная, ухоженная, о чем граф пока мог лишь догадываться.

Она ему рукой небрежной

Пожала руку… – пожатие руки – конечно, знак, но это лишь один из знаков приязни, а отнюдь не приглашение к немедленному действию. Пожатие может привести к свиданию только после того, как будут пройдены несколько ступенек обряда ухаживания. «Мельком взгляд, кстати слово, вальс, пожатие руки, слова два о верности, о счастье, о блаженстве, тоска, грусть – бойтесь, милые, и – смотрите, как помаленьку дело пойдет дальше!» – предупреждал барышень автор «Московского телеграфа» ( МТ1825, XXIII, 472).

Однако, если Нулин соотносил себя с героями романов, то пожатие руки он мог воспринять и как намек на нечто большее, чем обычное кокетство. Именно так оно было воспринято де Вальмоном в уже известных нам «Опасных связях». В письме своей приятельнице, маркизе де Мертей, де Вальмон описывает одну из последних сцен драмы соблазнения следующим образом: «Наконец, когда все стали расходиться, я подал ей руку, и у своей двери она с силой пожала ее. Правда, в этом движении мне почудилось что-то непроизвольное; но тем лучше: лишнее доказательство моей власти» ( Лакло, 185). И если граф вспомнил об этом романе (а намек на это мы отмечали чуть выше), то он мог, приняв желаемое за действительное, решить действовать так же, как литературный персонаж, с которым он себя в данный момент соотнес.

Воспоминание о рукопожатии подгоняло вперед и Тарквиния из шекспировской «Лукреции». Но там рукопожатие было при встрече:

«Он молвил: "Руку мне сжимая,

Она тревожный устремила взор,

Как если бы в глазах моих читая

Судьбе супруга грозный приговор.

…

Затрепетала тонкая рука,

Как будто мне свой страх передавала…

И ей взгрустнулось, кажется слегка…

Но вот что муж здоров, она узнала,

И радость так в улыбке заблистала"».

Рукопожатие Лукреции, таким образом, если и может быть воспринято как знак, то это знак с противоположным значением, не приглашение, а прямое и явное пренебрежение. В случае же с Натальей Павловной пожатие гораздо менее двусмысленно. Оно вполне может быть понято размечтавшимся графом в духе идиллии А.А. Дельвига «Купальщицы»: