Вышло «Новоселье» (я получил по воздуху). Там мои «Молодые глаза». Но, Боже, они стали не молодыми, а паскудными. Нет почти фразы, где не прошелся карандаш. Многое выкинуто, многое переделано на свой манер. Представьте, как заныло самолюбие, какое оскорбление. Сделала это не Прегель, а – страшно сказать – И. А. Грэм. Не скрою, для меня это большая личная трагедия. Дело в том, что рядом с прекрасной, нежной, любящей душой, рядом с умной женщиной в ней уживается гадкое существо; завистливоe, способное на лесть, теперь вижу – и на подлость, и всë ради мании пробиться, писать, быть признанной. Я ей об этом много раз говорил и последнее время писал.
Она устроилась выпускающей к С[офии] Ю[льевне] и, пользуясь тем, что С[офия] Ю[льевна] знает о наших дружеских отношениях, выпросила «правку» и переделала на свой шанхайский вкус. Конечно, она знала, как мне от этого тяжело будет. Она надеялась укрыться за спину С[офии] Ю[льевны] и писала мне нежные письма, вперед заметая следы. Вставила несколько мест от себя, и эти места, по-моему, не имеют другой цели, как оглупить еще вещь. Но, повторяю, эту мерзость сделала она и не она, т. е. не та хорошая, а другая Грэм, «литературная».
[…]
Если бы Вы заглянули в мое сердце, то это сейчас кровоточащая тряпка – раны самолюбия, авторской гордости и оскверненной любви.
А Прегель дура[779].
После окончания Второй мировой войны в Прегель зрело и крепло желание вернуться в Европу. Осенью 1947 г. она посетила Париж с «разведывательными» целями. В газете «Русские новости» (1947. 7 нояб. № 127. С. 4) было перепечатано ее стихотворение «Возвращение», впервые появившееся в «Новоселье» (1943. Февр. – март. № 1. С. 18). Тогда же, приветствуя ее появление в Париже, праздновалось – с известным опозданием – пятилетие журнала[780]. В заметке «Вечер “Новоселья”», помещенной в «Русских новостях», говорилось: