Психическая энергия: превращения и истоки

Тем не менее мы пытаемся не замечать свидетельств их необузданной силы и обманываем себя представлением о том, что рациональный ум человека завоевал не только окружающий мир природы, но и внутренний мир естественной инстинктивной жизни.

В последнее время эти наивные представления испытали немало потрясений. Благодаря науке человеческая мощь значительно возросла, но соответствующего этому развития и увеличения мудрости человека не произошло. Произошедший за последние двадцать пять лет2 всплеск инстинктивных энергий в политической сфере не только не обуздан и не направлен на полезные цели, но пока еще даже адекватно не контролируется. И все же в большинстве своем мы продолжаем надеяться, что сумеем восстановить доминирующее влияние разумного, сознательного контроля без какого-либо сопутствующего радикального изменения в самом человеке. Совершенно очевидно, что намного легче предполагать, будто проблема заключается не в нашей психике, чем брать на себя ответственность за таящееся в нас самих. Но имеем ли мы основания для такой позиции? Можем ли быть столь уверены, что инстинктивные силы, вызвавшие динамические перевороты в Европе и за десятилетие уничтожившие многовековое наследие цивилизации, в силу географических или расовых границ действительно присущи людям только других наций? Не доступны ли им, как чудовищам глубин, все океаны? Друга- 18 ми словами, застраховано ли «наше море» — разделяемое нами бессознательное — от подобных волнений? Стоящая за революционными движениями в Европе сила не была чем-то сознательно запланированным или умышленно накопленным. Она поднялась спонтанно из скрытых источников германской психики. Возможно, ее пробудила, но не создала сознательно, сила воли. Она вырвалась из бездонных глубин и сокрушила внешнюю культуру, которая столь многие годы была у власти. Казалось, что цель этой динамической силы состояла в полном уничтожении всего того, что было накоплено многими столетиями напряженного труда и представлялось незыблемым. В последующем хаосе агрессоры надеялись обогатиться за счет других народов и, чтобы обезопасить себя на будущее, стремились не оставить никого, способного представлять собой угрозу грабителям.

Пренебрежение международными законами и правами других людей они оправдывали отсутствием возможности удовлетворить свои собственные фундаментальные нужды.

Они объясняли свои действия инстинктивным побуждением, стремлением выжить, которое требовало жизненного пространства, безопасных границ и доступа к сырьевым ресурсам — т.е. требованиями в национальной сфере, соответствовавшими императивам инстинкта самосохранения индивида.

Агрессоры утверждали, что удовлетворение инстинкта на самом низком биологическом уровне является неотъемлемым правом независимо от средств, используемых для его осуществления: «Моя потребность имеет первостепенное значение; она санкционирована свыше. Я должен удовлетворить ее любой ценой. По сравнению с ней ваша потребность вообще ничего не значит». Эта позиция либо цинично эгоистична, либо невероятно наивна. Немцы — западный народ, столетиями пребывавший под влиянием христианства, поэтому можно было ожидать, что в психическом и культурном отношении это зрелая нация. Если это так, то не следует ли о всей нации судить как об антисоциальной и преступной? Это ведь не только нацистские лидеры с их безжалостной идеологией столь отвратительно пренебрегли правами других; нация в целом проявила эгоцентричность, свойственную маленькому ребенку или первобытному племени. Возможно, именно ею объясняется легковерие и уступчивость немцев во времена нацистского режима, а не сознательной и намеренной 19 преступностью. Нацистский призыв пробудил в глубине германского бессознательного силы, которые не сдерживались и не управлялись архетипическими символами христианской религии, а вернулись к языческим формам, т.е. к вотанизму. Ибо то, что выступает идеалом или добродетелью для отжившей свое культуры, является антисоциальным преступлением для ее более развитой и цивилизованной преемницы.