Психические убежища. Патологические организации у психотических, невротических и пограничных пациентов

Некоторые части данной главы основаны на материале, ранее опубликованном в статье «Цели психоанализа» (Steiner, 1989a). где она разворачивается гибко и обратимо. В данной главе я представлю некоторый клинический материал, иллюстрирующий, как вследствие такого процесса части личности могут оказаться почти совершенно недоступными. После этого я хочу обсудить ряд факторов, обусловливающих подобную стабильность патологической организации, блокирующих обратимость проективной идентификации и в конечном итоге – препятствующих возвращению утраченных частей самости. Здесь потребуется подробное обсуждение процесса скорби, который, на мой взгляд, играет важную роль в восстановлении утраченных таким образом частей самости. Если пациент способен справляться с утратой с помощью скорби, в процессе ее он может вновь обрести утраченные части самости; если же он не способен скорбеть, проективная идентификация остается необратимой и утраченная часть самости остается заключенной в объекте, куда она была спроецирована. Я покажу, что факторы, мешающие скорби, одновременно мешают и возвращению спроецированных элементов.

Клинический материал

Г-жа Б., женщина среднего возраста, заполняла свои сеансы жалобами и обидами и создавала такую атмосферу пустоты и отчаяния от полной бессмысленности происходящего, что от ее нытья и манеры разговора у меня возникало сомнение в ее способности мыслить сколько-нибудь логично. Например, она хныкала: «Почему вы не говорите, что мне делать?»; а прочитав в книге о психоанализе, что пациенты должны давать свободные ассоциации, она жаловалась: «Вы не говорили, что мне следует заниматься свободными ассоциациями. Я хожу сюда столько лет и не знаю, что мне нужно делать».

Она была хронически несчастна, и многие сеансы были заполнены подробными описаниями ее разнообразных соматических жалоб и длинными изложениями ее неудач. Обиды обычно касались ее бездетности и относительной бедности и включали в себя болезненное сравнение с бывшим мужем, который снова женился, завел детей и об успешном бизнесе которого она периодически читала в газете.

Похожие обиды сопровождали ее всю жизнь. Она чувствовала, что в семье больше любили старшую сестру. За исключением праздников, родители спали в разных комнатах, и она делила кровать с матерью до 8 лет, – только тогда у нее появилась своя комната. Большинство обид, похоже, восходило именно к этому времени, когда она стала осознавать свое соперничество с сестрой и отцом и, видимо, больше уже никогда не чувствовала себя любимой.

Ее отец был директором школы, а также главой маленькой, тайной, но очень мощной религиозной секты. Он создавал в семье атмосферу суровости и воздержанности, когда повсюду выискивался грех, которому сопротивлялись и который искореняли. Дома было невозможно бунтовать против этого климата, но пациентка хорошо успевала в школе и, в отличие от своей сестры, поступила в университет, где на первом году обучения удивила всех своими способностями к науке. Эта независимость отражала ее способность думать самостоятельно и, похоже, угрожала ее равновесию до такой степени, что в начале второго курса у нее произошел нервный срыв, и она была отправлена домой в состоянии острой тревоги с деперсонализацией и идеями преследования. Постепенно она поправилась, но не смогла вернуться в колледж и после двухлетнего перерыва пошла на курсы секретарей – вслед за сестрой.

Сложно было поверить, что скулящая, беспомощная, жалкая женщина, которую я выслушивал на аналитических сеансах, преуспевала в науках в университете, и только когда я улавливал проблески довольно высокого интеллекта – например, когда она решала сложные проблемы на работе или исправляла логические неувязки в моей интерпретации, – я понимал, что она что-то сделала со своей способностью мыслить. Отчасти, похоже, она отщепила эту способность и спроецировала ее в меня, так что стала зависеть от меня в самых элементарных суждениях; похоже, одним из факторов, вызвавших эту проекцию, была ее убежденность в том, что мышление опасно. Понятно, что она никоим образом не разрушила свой интеллект, поскольку, подлавливая меня на какой-то ошибке, наносила резкий и четкий удар, указывая на эту ошибку. Но в ежедневной деятельности, и особенно в аналитической работе, она не могла воспользоваться своей способностью думать. Мышление допускалось только, если оно не оспаривало существующий порядок, сохранявший ее статус-кво, но самостоятельно думать пациентка не могла и давала понять, что несправедливо ожидать от нее даже попыток в этом направлении.

Однажды она пришла с пятиминутным опозданием, объяснив, что вырывалась от жаждущей поговорить и задержавшей ее подруги.