Он продолжал говорить возбужденно, но не слишком убедительно о своих новых перспективах и исследовательских планах, но прибавил, что, по его мнению, я в нем разочаруюсь, поскольку сочту все это повторением пройденного и подумаю, что он «вернулся к начальной точке». Дальше он сказал, что заметил, что больше ничего мне не рассказывает, как будто анализ тоже уже фактически закончился. Например, в пятницу он пригласил очень привлекательную новую девушку провести с ним время, но – прибавил он – был несколько разочарован отсутствием у нее воодушевления по этому поводу. Он порвал отношения со своей прежней подругой более года тому назад, но продолжал звонить ей и весьма подробно обсуждать свои новые должности и новых девушек. Затем г-н Д. пожаловался, что оставил ей сообщение, но она не перезвонила. Он задавался вопросом – не потому ли, что он недавно рассказал ей, что, проходя анализ, стал заниматься мастурбацией? Она тогда сказала: «Как это мерзко» или, может быть, «Как это жалко»? Пациент отметил, что вряд ли у нее вызвало бы омерзение ничтожество кого-нибудь другого.
Моей интерпретацией было следующее: он боится, что у меня вызовет отвращение то, как он обсуждает свои планы оставить работу и анализ. О его возбуждении в связи с новыми должностями и планами в отношении новых девушек на сеансе говорилось так, будто я здесь совершенно ни при чем – точно так же старший преподаватель провел заседание в своем кабинете, не пригласив г-на Д. Теперь пациент боялся, что я такой же, как его бывшая подруга, а он вернулся туда, откуда начинал. Он начал анализ с энтузиазмом, но теперь чувствует себя настолько обиженным и обманутым, что это стало невыносимым.
Он отреагировал следующим образом: он все это видит, но вынужден так поступать и уверен в моем понимании. Я проинтерпретировал: он надеется, я вижу, что у него нет выбора и он вынужден отмахиваться от всего сказанного мною как от неважного, – так же, как он вынужден переходить на другую кафедру, что означает конец анализа и переживается как возвращение к исходной точке. Я предположил, что базовая, невыносимая для него ситуация такова: заседание в соседнем кабинете напоминает ему о моем независимом существовании и о тех случаях, когда им пренебрегли. Она особенно обостряется, когда надвигается отпуск или выходные, как сейчас – на прошлом сеансе я сообщил ему даты моего отпуска.
Он сказал, что чувствует, как мне не нравится, когда он начинает относиться ко мне высокомерно и пренебрежительно, и я думаю, он ощущал, что это меня ранит и задевает. Однако он добавил, что мое упоминание об отпуске и т. п. никак на него не действует, – вероятно, тут он чего-то не понимает, поскольку никогда не мог взять в толк, почему я так часто об этом говорю. Его внимание обращено на другие вещи. Он не чувствует никакой враждебности ко мне, хотя полагает, что я прав, и он ненавидит старшего преподавателя, профессора, а также своего отца. Я проинтерпретировал, что, несмотря на спокойствие и надменность, он все же расстраивается, когда чувствует, что я в нем разочарован. Думаю, он считал меня человеком, вынужденным защищать себя и в свою очередь становиться надменным, и поэтому я, по его мнению, делал все, чтобы он почувствовал себя зависимым от анализа.
Хотя его фантазии триумфального превращения зависимости от отца, профессоров и подруги в их зависимость от него были довольно осознанными, и он видел, что они означают радикальную перемену ролей, пациент не признавал, что чувствует какую бы то ни было ненависть, и не связывал эти фантазии с желанием мести. Он также не мог признать свою ненависть к анализу, который осознанно считал для себя ценным, и полагал, что просто вынужден оставить его под давлением обстоятельств. Он терпеливо смирился с моими упорными интерпретациями относительно выходных и перерывов. Насилие, предполагаемое открытой местью, было заменено жестокостью его ухода в психическое убежище, в котором я считался настолько незначительным, что не мог даже нападать. Он лишил меня выбора и вынудил выслушивать описания своих планов относительно новых отношений, в которых мне не было места. Он относился ко мне как к человеку терпимому и понимающему, но думаю, что он в какой-то степени осознавал, что часто старался спровоцировать у меня чувства раздражения и обиды.