Психические убежища. Патологические организации у психотических, невротических и пограничных пациентов

Через два сеанса он начал встречу со мной с обсуждения неких предпринимательских проектов, в которых его исследовательские идеи продавались группе промышленников, а затем описал собеседование с профессором политехнического института, который подумывал предложить ему работу, – однако работа эта оказалась значительно ниже уровнем, чем он рассчитывал. На такой уровень он не был согласен, но подумал, что стравит этих работодателей с другой кафедрой, на которую вскоре поступит работать. Он сказал, что у него нет желания сжигать мосты – как при предыдущей попытке оставить свою должность. Г-н Д. также продолжал поддерживать холодные отношения с отцом после случая с ребенком сестры. На семейном празднике он в шутку дал ребенку отхлебнуть шампанского, чем вызвал гнев отца, который особенно подчеркивал, что это не его ребенок и у него нет права решать, что ему можно давать. Он вынужден был сдержать гнев, но отреагировал отказом на приглашение матери прийти на обед.

Через мысль о сжигании мостов пациент немного приблизился к переживанию страха, что я не желаю его видеть снова, поскольку он постоянно разрушает мое расположение к нему различными триумфальными планами. Я подумал, что это могло привести его к краткосрочному переживанию утраты, повергшему его в панику. Через пару секунд он вернулся к своему предыдущему настроению и описал, как он и его новая подруга смеялись над собеседованием в политехническом институте. Заведующий кафедрой был типичным ограниченным «технарем». Это была бы работа, где пришлось бы много преподавать, почти не заниматься исследованиями, отсиживать с девяти до пяти, работа, не предлагающая ничего интересного и не требующая никакого мастерства. В этом случае выход из убежища оказывался невыносимым и пациент вернулся в свою манию триумфаторства.

Второй пациент, г-н Е., достаточно хорошо воспользовался анализом, был успешен на работе и получал все большее удовлетворение в браке. В анализе иногда возникали ситуации, провоцировавшие в нем «плохие» мысли, и в прошлом это часто вызывало у него ощущение, будто он настолько плох, что простить его невозможно. В младенчестве мать, пребывая в депрессии, подолгу оставляла его плакать в одиночестве, и я думаю, что он, должно быть, чувствовал себя наполненным чем-то настолько «плохим», таким беспокойством и отчаянием, что был уверен – мать не хочет его знать и оставит умирать (а теперь я поступаю таким же образом).

Обычно он справлялся с паникой, появлявшейся в ситуациях такого рода, идеализируя свою логику и мышление, и получал подтверждение своей желанности в том, что эту логику ценили и ею восхищались. Если я с этой идеализацией не соглашался, пациент ощущал, что я отрицаю его «хорошесть» и заставляю его чувствовать себя настолько плохим, что он не верил, что я вообще хочу его знать. Когда я не поддерживал его посредством восхищения, это означало, что он мне не нравится, я обвиняю его в моей депрессии и хочу его смерти. Это, как правило, наполняло его ненавистью и приводило к эскалации «плохих» мыслей. Однако если я восхищался им, он чувствовал, что может склонить меня к сговору с организацией, которая помогала ему отрицать его агрессию и деструктивность. Похоже, в его убежище как идеализация, так и недовольство поддерживались одной и той же организацией и обида сосредоточивалась на моем отказе примкнуть к идеализации.

В реакции пациента на некоторые мои ошибки и недостатки была одна особая черта. Однажды я, безусловно, сделал что-то плохое, исключающее его, и он почувствовал, что не нравится мне и не желанен, но кроме этого у него возникло ощущение предательства, добавлявшее остроты негодованию и гневу. Я ощущал, будто совершил нечто непростительное, выводящее меня за всякие рамки и дисквалифицирующее, так что я оказываюсь непригодным для работы психоаналитика. Г-н Е. не видел, что я представляю собой смесь хороших и плохих элементов; в ситуациях, подобных описанной выше, я оказывался полностью плохим, и это необходимо было продемонстрировать. Такие ситуации были очень неприятными, и пациент часто подрывал мою веру в работу и себя самого, особенно когда у меня были причины чувствовать себя плохо, сделав что-то или наоборот, не сделав. Эти ситуации сопровождались предложением выхода. Если бы я согласился на защитную идеализацию, состоялся бы сговор и все наладилось.

Однажды пациент начал сессию с замечания о том, как почувствовал себя несколько некомфортно, войдя в здание. В приемной ощущалось нечто странное, и он отметил, что я чихнул, когда спустился за ним. Он надеется, что я не простудился, и сейчас понял, что последнее время я как-то напряжен. На самом деле – и он это знал – я брал отпуск на неделю из-за тяжелой утраты, которую понес полмесяца назад.