Психические убежища. Патологические организации у психотических, невротических и пограничных пациентов

«Ведь невозможно ожидать, что кто-либо, кто не простил, будет чувствовать себя прощенным. Поэтому сохраняется активное желание мести объекту и поддерживается ощущение, что объект все еще стремится мстить и не простил. <…> Только когда Супер-Эго становится менее жестоким, а также не столь категорично требует совершенства, Эго приобретает способность к принятию внутреннего объекта, который восстановлен не вполне совершенно, может соглашаться на компромисс, прощать и быть прощенным и испытывать надежду и благодарность» (Rey, 1986, р. 30).

Прощение требует от нас признания сосуществования хороших и плохих чувств: достаточно плохих, чтобы оправдать вину, и достаточно хороших, чтобы заслужить прощение. Нам необходимо верить, что это верно по отношению к нам, а также и по отношению к нашим объектам. Следует признать желание отомстить и взять на себя ответственность за ущерб, который мы причинили своим объектам. Это означает, что для достижения прощения мы должны признать плохие элементы нашей природы, но при этом обладать хорошим чувством, достаточным для того, чтобы мы ощутили раскаяние и желание совершить репарацию.

В описанных выше случаях основная проблема заключалась в том, что, по ощущениям пациентов, я совершил нечто непростительное. Поэтому я задался вопросом: почему же пациент не может меня простить? Я пришел к выводу, что месть – комплексный феномен. Зачастую кажется, что она начинается с реальной или воображаемой обиды, провоцирующей не более чем желание справедливости и разумной компенсации. Потребность в мести особенно настоятельна, когда ущерб и обида нанесены не только самости, но и хорошим внутренним объектам, представленным семьей или группой. Тогда сознательной целью мести становится очищение доброго имени обиженного объекта или восстановление семейной чести. Здесь месть становится выражением инстинкта жизни и требует, чтобы мы противостояли тем, кто обижает нас и угрожает нашим объектам.

На практике же справедливости редко удается вмешаться адекватным образом, и, когда она не приносит желаемого результата, иные мотивы получают возможность подключаются к этому исходно справедливому порыву. Старая ненависть, основанная на нарциссических ранах, жадность, ревность, эдипальное соперничество, и особенно примитивная деструктивность, коренящаяся в зависти, вступают в силу и придают мести ее ненасытный характер, – и если ее не удается сдержать, последствия бывают разрушительны. Когда начинает доминировать инстинкт смерти, чувство мести не удовлетворяется до тех пор, пока объект и вместе с ним и самость не окажутся полностью разрушенными.

Открытое выражение мести опасно, поскольку оно вызывает страх возмездия со стороны более сильного объекта или страх вины, если месть окажется успешной и непомерной. Пациент попадает в ловушку смертельной внутренней ситуации, чувствуя себя обиженным и неспособным получить возмещение. Уход в психическое убежище предлагает ему охрану со стороны сложной сети объектных отношений, куда зачастую включены мощные и безжалостно деструктивные объекты, функционирующие как мафиозная банда. Такие банды – мастера мести, и они получают власть над пациентом, обещая ему в конечном итоге уничтожение всех его врагов (Rosenfeld, 1971a).

Эта патологическая организация действует в мире бессознательных фантазий, которые иногда отчасти осознаются, но индивид тщательно следит, чтобы они не разыгрывались открыто. Он тщательно оберегает внешнюю ситуацию, но в бессознательной фантазии нападение приводит к таким разрушениям, что необходимость их признать приводит в ужас. Порождаемое при этом чувство вины становится невыносимым, и индивид справляется с ним посредством проективной идентификации, так что оно поселяется в объекте, где становится неотличимым от собственной «плохости» объекта. В результате пациент оказывается противостоящим настолько плохому объекту, что простить его невозможно и нельзя позволить ему избежать ответственности, но следует наказать или разрушить. Однако важно понимать, что, с точки зрения пациента, как раз аналитик будто бы не способен принять свою «плохость» и признать свою вину. Пациент переживает эту ситуацию как повторяющуюся, когда «плохость» приписывается ему его объектами, требующими, чтобы он принял ее и исправил то, что ощущается как ошибка объекта. Иногда для пациента принципиально важно видеть, что аналитик способен оценить свою ответственность за тупиковую ситуацию и смириться с виной, соразмерной тому, что он совершил.

Как это бывает с очень многими феноменами в психоанализе, исход конфликта зависит от баланса между инстинктами жизни и смерти, между любовью и ненавистью, между добром и злом. В конечном итоге именно страх перед преобладанием ненависти мешает признанию вины и склоняет выбор в сторону всемогущественных методов защитных организаций.