Психические убежища. Патологические организации у психотических, невротических и пограничных пациентов

Каждый из них совершал попытки выхода из убежища и устанавливал, по крайней мере, краткий контакт с противостоящей ему психической реальностью. В случае г-на Д. мне казалось, что это происходит, когда он предполагал, что я считаю его «вернувшимся к начальной точке», а также когда он боялся, что «сжег за собой мосты». Эти ситуации, похоже, возникали тогда, когда пациент чувствовал угрозу утраты, впадал в панику и резко возвращался к мании величия. Он словно верил, что всякое переживание утраты повергнет его в депрессию, которой он страшился. Г-н. Е. был способен поддерживать контакт с чувством утраты более длительное время и смог признать свою ненависть к члену парламента и свое желание с ним поквитаться. Более того, он мог соприкасаться с подобными желаниями по отношению к своему аналитику и распознавать то, что называл «дерьмовыми мыслями». Это позволило ему добиться определенного прогресса в принятии утраты и в репарации. Однако и здесь контакт не мог длиться долго, и выход из убежища всякий раз сменялся возвращением в него.

Оба пациента вышли на критическую точку депрессивной позиции, описанную в главе 3, которая возникает, когда необходимо выполнить задачу отказа от контроля над объектом. Пока пациенты находились в состоянии недовольства, они продолжали обладать своим объектом и контролировать его и оставались «застрявшими» на первой фазе депрессивной позиции, где утрата отрицается. Чтобы проработать депрессивную позицию и позволить объекту быть независимым, эту фазу необходимо преодолеть. Кляйн (Klein, 1935) называет эту ситуацию фундаментальной для понимания «утраты любимого объекта» – ситуацию, когда «Эго становится полностью идентифицированным со своими хорошими интернализованными объектами и в то же время начинает сознавать свою неспособность оградить и сберечь их от интернализованных преследующих объектов и Ид» (p. 265).

Некоторые пациенты способны отказаться от всемогущего контроля над своими объектами, отпустить их и примириться с тем фактом, что в психической реальности это означает позволить им умереть. Другие паникуют и возвращаются под прикрытие убежища.

Винникотт (Winnicott, 1969, 1971) обсуждает эту проблему, проводя различие между тем, что он называет отношением к объекту, и тем, что он называет использованием объекта. В этом специфическом смысле «отношение к объекту» означает, что пациент всемогущим образом обладает объектом и контролирует его посредством того, что Кляйн называет проективной идентификацией. Чтобы субъект отказался от такого контроля и позволил объекту «располагаться вне области субъективных феноменов», он должен, по словам Винникотта, разрушить объект. И когда возвращается переживший эти нападения внешний объект, становится возможным новый тип отношений – «использование объекта», при котором объект реален и субъект признает, что тот находится за рамками его всемогущего контроля (Winnicott, 1971, р. 90).

Но, увы, повторное появление объекта, пережившего атаки субъекта, может также использоваться индивидом для отрицания реальности этих атак и убеждения себя в том, что нет нужды сожалеть или испытывать вину. Когда это происходит, выживание объекта помогает пациенту избежать той психической реальности, с которой он установил кратковременный контакт. В других случаях пациент понимает, что объект хотя и пережил нападения, но остается поврежденным в психической реальности пациента и его возвращение не отменяет тот факт, что существовало желание его разрушить. В то же время, чтобы принять реальность независимости объекта, пациенту предстоит отказаться от всемогущественного убеждения, что судьба объекта целиком находится в его руках. Ему следует выдержать чувство вины, причем соразмерное тому, что было утрачено. Ему надлежит признать утрату и скорбеть о ней – и это касается также утраты его собственного всемогущества. Если аналитик может противостоять отыгрыванию, происходящему либо через возмездие, либо через сговор, он способен поддержать пациента и помочь ему пережить эту ситуацию в его внутреннем мире. В частности, он способен помочь пациенту адекватно пережить эти события, а во многих обстоятельствах – помочь ему обнаружить позитивные чувства, которые способны смягчить его ненависть. Именно эти любовные чувства вместе с признанием деструктивных желаний могут поставить перед пациентом задачу репарации.

В таком контексте репарация часто принимает форму прощения, поскольку для восстановления отношений пациент должен чувствовать себя способным простить – а также быть прощенным. Чтобы измениться и открыть путь развитию, пациент в конечном счете должен простить свои объекты за весь тот вред, который они ему причинили, а сделать это он может, только будучи убежденным, что сам прощен за то, что он совершил и хотел совершить. Одним из немногих аналитиков, обсуждающих этот аспект репарации, является Рей. Он описывает, как клинический опыт привел его к заключению, что прощение – это ключевое понятие.