Этот материал, похоже, демонстрирует, насколько сковала пациента его жестокая, деструктивная часть, объявившая себя его другом. Если бы он признал себя больным, плачущим мальчиком, я, по его убеждению, вступил бы в сговор с его жестокостью, и он бы получил непальское лечение того типа, которое продемонстрировал доктор в сновидении. С другой стороны, если бы он обратился ко мне как к аналитику-помощнику и позволил мне дружески его поддержать (как это сделал американец в фильме), нарциссическая организация, по его мнению, угрожала бы ему пытками. В то же время его восхищала жестокость, и он получал вуайеристское удовольствие от ее созерцания. Контакт со своими нуждами, предполагающими зависимость, был настолько болезненным и унизительным, что он воспринимал анализ как жестокость, на которую, тем не менее, соглашался, каждый день приходя на сеанс.
Он начал следующий сеанс с того, что протянул мне чек со словами, что на этот раз он уже вырвал его из чековой книжки. Он назвал это своим «утренним ритуалом» и продолжил, как часто делал, «чахлой» (по его выражению) шуткой. Английский генерал сказал побежденному китайскому генералу, что секрет успеха – в молитве. «Но мы тоже молимся», – сказал китаец, а англичанин ответил, что, возможно, бог не понимает по-китайски!
Ранее он размышлял над тем, что немецкая армия на самом деле очень отличалась от СС: армия стреляла в людей, а СС их пытало.
Утренний ритуал отсылал к предшествовавшей работе, в которой отрывание чека ассоциировалось с операцией на яичке, которая поставила его «в одно положение с женщинами» и которую он был вынужден принять без всякого протеста. На сеансе он чувствовал себя чахлым младенцем, неспособным сражаться, как делала бы нормальная немецкая армия, неспособным протестовать или передавать свои чувства, поскольку он ощущал, что я, подобно его родителям, не понял бы его младенческого языка. В этих обстоятельствах его легко можно было убедить, что принятие фашистской фуражки – оправданный шаг. Похоже, она репрезентировала то, как он подавляет всякий сознательный протест, превращая его взамен в тайную, перверсивную жестокость, мучая и себя, и меня.
Через несколько дней пациент пришел на сеанс мокрый и жалкий, поскольку делал пробежку при плохой погоде. Он сказал, что почувствовал облегчение, поскольку решил лечь на кушетку несмотря на то, что может намочить подушку.
Он вспомнил, как однажды во время его дежурства в больницу за лечением обратились два миссионера, и он их прогнал.