Психические войны, или Кто в халате, тот и психиатр (СИ)

Перед корпусом, где располагалась начальница, Джонни ждала очень неприятная встреча с матерью Сани. Джонни вначале попытался прикинуться, что не заметил её, а потому даже не поздоровался, однако она сурово окликнула его. Когда Джонни подошёл, Санина мать сказала: «Тебе это не поможет. Возможно, когда вырастешь, в нормальном мужском коллективе ты узнаешь, как поступают с доносчиками, но тогда уже будет поздно просить, чтобы тебя пожалели. Подумай хотя бы о том, как ты собираешься пережить армию».

При этих её словах Джонни сразу же вспомнил свои кошмары в шестилетнем возрасте, когда бабка говорила ему: «В армии тебя расстреляют, если ты не успеешь одеться, пока горит спичка». Теперь же, получается, к причинам его практически неминуемой смерти по достижении восемнадцатилетнего возраста добавляются «старослужащие» и «неуставные взаимоотношения» с ними.

От таких мыслей, когда Джонни подходил к кабинету начальницы, его трясло больше, чем вчера, когда он возвращался в отряд. Однако задерживаться он не мог – необходимо было немедленно приступить к дежурству. Его ноги подкосились, когда начальница лагеря спросила: «Ты почему такой испуганный? Что случилось?» Джонни не успел сообразить, что соврать, а потому сказал, как есть: «У меня был неприятный разговор». – С кем? – С Натальей Александровной (так звали мать Сани).

Джонни замер от страха, ожидая следующего убийственного вопроса «о чём?». Однако, к его удивлению, начальница не стала развивать эту тему, и только кивнула: «Понятно». Однако вскоре сказала: «Я хочу у тебя кое-что спросить. Но этот разговор должен остаться между нами. Ты меня понял?» А когда Джонни испуганно промямлил «да», начальница продолжила: «Как ты считаешь, почему Саша это сделал?»

От этого вопроса Джонни стало не по себе. Ему вдруг стало казаться, что начальница знает о подстрекательстве с его стороны. С дрожью в голосе он ответил: «Я думаю, он хотел показать свою смелость, сделать то, на что не решатся другие». Начальница кивнула головой и не стала продолжать разговор, который так напугал Джонни.

Однако через несколько минут у него снова появились основания для опасений. Начальница попросила его выйти на какое-то время. Естественно, у Джонни сразу появились нехорошие подозрения. Как только его выпроводили за дверь, он лёг около неё, пытаясь одновременно слушать и следить то за ногами начальницы (чтобы не убила его дверью или неважно чем, но за то, чем он занимался), то за входом в здание, чтобы никто другой его не спалил. От страха Джонни отчётливо слышал, как бьётся его сердце. Неожиданно у него возникла странная мысль: а что подумают люди, если он сейчас здесь умрёт от страха, т.е. «разрыва сердца»?!

Начальница же не оправдала его параноидальный настрой, и вместо того чтобы говорить по телефону про него, принялась отчитывать на чём свет стоит свою непутёвую дочку. Джонни не преминул интерпретировать происходящее обидным для себя образом: «Небось, знает, кто донёс на Саню, и теперь не хочет, чтобы я сплетни про её семью разносил». Джонни вспомнил разговоры старших ребят про дочку начальницы: кто ей сколько палок кинул и в какой позе.

Когда Джонни выставили за дверь в следующий раз, разговор, очевидно, был если не интереснее, то, во всяком случае, более актуальным для него, однако он смог разобрать из него толком лишь «Наталья Александровна», а также ряд междометий и бранных слов.

К счастью, насчёт Сани и его матери Джонни успокоила Нина Борисовна, встреченная случайно по дороге на обед. Она отвела Джонни в сторону и заверила, что «эта женщина» его больше не побеспокоит. Наталью Александровну увольняют с работы в лагере, а потому она уже уехала на своей машине в Москву вместе с сыном. Кроме того, её сына собирались исключать из пионерской организации, а её саму из КПСС, что в те времена не сулило ей ничего хорошего в плане дальнейших карьерных и вообще жизненных перспектив (разумеется, тогда мало кто думал, что всего через пять лет сама партия закончится). Нина Борисовна же не скрывала своей гордости: теперь она, наконец, будет парторгом лагеря.

Казалось бы, Джонни мог теперь торжествовать: его главный обидчик, а также та, что его породила, благодаря успешно провёрнутой им комбинации были с позором изгнаны из лагеря. Однако менее чем через месяц, в следующей смене его стала бить ногами девка из другого отряда. И теперь его ситуация была отвратительной и практически безвыходной: он не мог ни пожаловаться кому-либо (ему бы просто презрительно сказали: какой же ты парень на хрен!), ни сагитировать её пионеру-герою х** во рту нарисовать!

Но ещё более мучительным, нежели быстро проходящая физическая боль от побоев, было невыносимое чувство то ли стыда, то ли вины по поводу того, как низко, «не по-мужски» он разрешил проблему с Саней. Это ощущение у него особенно усилилось после того, как Джонни узнал некоторые важные подробности этой истории.