Психоаналитическая традиция и современность

Будучи подверженным необузданному чувству ревности, в гневе и безрассудстве Дмитрий Карамазов в присутствии своих братьев позволял себе такие высказывания, которые могли быть истолкованы в пользу замышляемого им преступления. «Сумасшедший, ведь ты убил его!» – крикнул Иван. «Так ему и надо! – задыхаясь, воскликнул Дмитрий. – А не убил, так еще приду убить. Не устережете!» В отличие от Дмитрия Иван Карамазов не был вспыльчивым и одержимым любовными страстями, но он тоже высказывал суждения, допускающие мысль об отцеубийстве. Так, спрашивая Алешу о том, считает ли он его способным пролить кровь отца, и получая на это отрицательный ответ, он снисходительно благодарит брата, но в то же время замечает: «В желаниях моих я оставляю за собою в данном случае полный простор». Однако в отношении Алеши Карамазова нельзя сказать, что он каким-то образом, пусть намеком или бессознательным проявлением своих чувств, дает повод для трактовки его поведения, допускающего хотя бы в малейшей степени возможность мысли об отцеубийстве. Напротив, Достоевский изображает его в качестве персонажа, у которого сострадательное и совестливое отношение к людям является не только преобладающим, но и составляющим то нравственное начало, благодаря которому все другие действующие лица романа обретают возможность исповедоваться перед ним в своих грехах, делиться с ним своими сомнениями, испытывать угрызения совести или искренней радости при столкновении с чистым родником жизни.

Смердяков не думал совершать преступление. Он надеялся на то, что это сделает неистовый в злобе Дмитрий Карамазов. Когда же последний, испытывая личное омерзение к своему сопернику в любви и мучителю в жизни, в последнюю минуту встречи с отцом убегает от греха подальше, Смердяков расчетливо и хладнокровно совершает убийство. Он вроде бы и не хотел, но убил. Дмитрий Карамазов, который ненавидел своего отца и боялся, что не удержится от его убийства, тем не менее внутренне не может преступить черту. Он хотел, жаждал убить отца, но не смог этого сделать и после решения суда, признавшего его виновным, в исступлении прокричал: «В крови отца моего не виновен!» Не любящий своего отца, но не помышляющий о его убийстве, Иван Карамазов после свершения Смердяковым преступления мучается сомнениями: «Хотел ли я убийства, хотел ли?» Сам он не хотел, да и не мог стать отцеубийцей, но мог хотеть, чтобы кто-то другой убил отца. Как бы там ни было, проблема отцеубийства действительно затрагивает трех братьев, и психоаналитическое ее объяснение оказывается не столь уж абсурдным, как это может показаться тем, кто не разделяет учения Фрейда об эдиповом комплексе.

Но почему Фрейд считает, что Алеша Карамазов, как и его братья, виновен в отцеубийстве? Разве он желал этого убийства или одобрял само преступление до и после его свершения? А ведь именно из данной посылки исходит Фрейд, когда говорит о виновности младшего брата Карамазовых. Однако, как представляется, сама по себе эта посылка основывается на психоаналитической идеи об эдиповом комплексе, а не на осмыслении характера и нравственной позиции Алеши. Фрейд исходит из того, что мучительные переживания ребенка, имевшие место в раннем детстве и относящиеся к желанию устранить отца, накладывают отпечаток на жизнь взрослого человека, подталкивая его к свершению реального или воображаемого преступления. Но в том-то и дело, что в нравственном отношении для Достоевского первостепенно важными являются благоприятные впечатления детства, а не те деструктивные, вызывающие трепет и страх мучения и угрызения совести, о которых говорит основатель психоанализа. Именно они, в понимании Достоевского, лежат в основе возможного спасения человека от скверны бытия и воздержания его от свершения непристойных поступков, злых деяний. Именно о них упоминает Алеша Карамазов в своей речи, посвященной прощанию с умершим мальчиком Илюшей Снегиревым: «Знайте же, что ничего нет выше, и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть, самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение».

Надо полагать, что вовсе не случайно воспроизведенные выше суждения, вложенные в уста Алеши Карамазова, приведены Достоевским на одной из последних страниц романа. В них отражается, на мой взгляд, нравственная позиция как младшего брата Карамазовых, ставящая под сомнение фрейдовские размышления о вине Алеши в отцеубийстве, так и самого Достоевского, позволяющая говорить не только о сходствах, но и о различиях, существующих в мировоззрении русского писателя и венского психоаналитика.