Психоанализ детских страхов

Далее, сознаваясь в моей пристрастности к маленькому Гансу, я выставляю как довод, что он – не единственный ребенок, который в тот или иной период своего детства заболевает фобиями. Как известно, эти заболевания встречаются необычайно часто, в том числе и у тех детей, воспитание которых по строгости не оставляет желать ничего большего. Данные дети позднее либо становятся невротическими, либо остаются здоровыми. Их фобии заглушаются в детской комнате, потому что они недоступны лечению и, несомненно, доставляют множество неудобств. Затем в течение месяцев или лет они идут на убыль и кажутся излеченными; какие психические изменения обусловливает подобное излечение, какие изменения характера с ними связаны – этого никто не знает. Если потом однажды принимаешься за психоаналитическое лечение взрослого невротика, который, допустим, заболел только в зрелые годы, то обычно узнаешь, что его невроз связан с той детской тревогой, представляет собой ее продолжение и что, стало быть, начиная с тех детских конфликтов всю жизнь продолжалась непрерывная, но и вместе с тем безмятежная психическая работа, независимо от того, оставался ли постоянным их первый симптом или он отступил под давлением обстоятельств. Поэтому я думаю, что наш Ганс был болен, наверное, не сильнее многих других детей, которых не клеймят как «дегенератов»; но, так как его воспитывали без запугивания, как можно бережнее и с как можно меньшим принуждением, без строгостей и с возможно малым принуждением, его тревога вела себя смелее. Ведь в воспитании детей мы хотим, только чтобы нас оставили в покое, не хотим переживать трудностей – словом, растим послушного ребенка и обращаем очень мало внимания на то, полезен ли для ребенка такой ход развития. Таким образом, я мог бы представить себе, что для нашего Ганса было целительно продуцировать эту фобию, потому, что она направила внимание родителей на неизбежные трудности, которые в процессе культурного воспитания доставляет ребенку преодоление врожденных компонентов влечения, и потому, что это его нарушение повлекла за собой помощь отца. Возможно, теперь у него есть преимущество перед другими детьми из-за того, что он больше не носит в себе того зачатка вытесненных комплексов, который всякий раз должен что-то значить для будущей жизни, который, несомненно, в той или иной степени влечет за собой искажение характера, если не предрасположение к последующему неврозу. Я склонен так думать, но не знаю, разделят ли мое мнение также и многие другие, признает ли мою правоту опыт.

Я должен, однако, спросить: чем повредило Гансу выведение на свет комплексов, не только вытесняемых детьми, но и внушающих страх родителям? Разве мальчик начал серьезно относиться к своим притязаниям на мать или место дурных намерений по отношению к отцу заняло рукоприкладство? Несомненно, этого будут бояться многие, которые недопонимают сущность психоанализа и думают, что можно усилить дурные влечения, если их сделать осознанными. Эти мудрецы только тогда поступают последовательно, когда во имя Господа Бога отговаривают заниматься дурными вещами, скрывающимися за неврозом. При этом, правда, они забывают, что они – врачи, и у них появляется фатальное сходство с шекспировским Кизилом в «Много шума из ничего», который посланной страже тоже дает совет держаться подальше от всякого соприкосновения с повстречавшимися ворами и разбойниками. Подобный сброд совсем не компания для честных людей[71].

Напротив, единственные последствия анализа заключаются в том, что Ганс выздоравливает, не боится больше лошадей и обращается с отцом скорее фамильярно, о чем тот сообщает с усмешкой. Но то, что отец теряет в почтении, он приобретает в доверии: «Я думал, что ты знаешь все, раз ты знал это о лошади». Собственно говоря, анализ не отменяет результат вытеснения; влечения, которые тогда были подавлены, остаются подавленными, но он достигает этого результата другим путем, заменяет процесс вытеснения, который является автоматическим и чрезмерным, сдержанным и целенаправленным преодолением с помощью высших душевных инстанций, – словом, он заменяет вытеснение осуждением. Он кажется нам давно вынашиваемым доказательством того, что сознание имеет биологическую функцию, что с его вступлением в игру связана значительная выгода[72].

Если бы все зависело только от меня, то я бы рискнул дать ребенку еще одно разъяснение, которое от него скрыли родители. Я подтвердил бы его инстинктивные предчувствия, рассказав ему о существовании вагины и коитуса, тем самым еще в значительной степени уменьшил бы неразрешенный остаток и положил бы конец его неуемному любопытству. Я убежден, что вследствие этих разъяснений не пострадали бы ни его любовь к матери, ни его детский нрав и он понял бы, что с занятиями этими важными, даже импозантными вещами нужно повременить, пока его желание стать большим не исполнится. Но педагогический эксперимент так далеко не зашел.