Психодел

Во дворе все было сырым и гадким – земля, асфальт, полусгнившие лавочки, ржавые детские качели. Но поверх трухи и грязи так туго тянуло апрельской свежестью, такие набегали дуновения, что казалось, всё мокро и грязно оттого, что новорожденное, подождать – и само высохнет, примет правильные очертания, станет цветным и опрятным. Мила постояла возле машины – уж больно хорош был воздух – и пошла к дому. Зазвонил телефон, неизвестный номер, включила, голос умного Димы зашипел, забулькал, словно колбасу жарили:

– Послушай, не выключайся, я хотел...

– Чего тебе надо? – грубо перебила она. – Иди к черту.

– Подожди... Извини, я сорвался, я не... Только не выключайся!

– Ну? Чего надо?

– Где Маша?

– Спроси у Маши.

– Ты же знаешь, она... У нее – абонент недоступен! А я... Мне... надо поговорить. С ней. Я тебя прошу. Пожалуйста. Ты знаешь, где она. Найди ее.

– Она сама тебя найдет.

– Я тебя прошу... О, что ж вы обе такие...

– Какие?

Абонент издал болезненный пневматический звук – полувсхип, полускрип – и закричал, глотая концы слов:

– Твари вы, обе, вот вы кто! Шлюхи. Животные. Я сам ее найду, без тебя обойдусь, ненавижу, особенно тебя, это ты виновата...

Мила торопливо нажала кнопку. Последние две недели Дима звонил не менее пяти раз в сутки. И не стеснялся в выражениях. Она внесла его номер в черный список, но Дима был умный и стал пользоваться чужими телефонами. Или, может быть, даже купил себе десяток новых сим-карточек. Он просил прощения за грубость, умолял устроить встречу со сбежавшей подругой, получал отказ – и обрушивал новый водопад оскорблений. И смех и грех, обезумел человек.

«Но я ни при чем, – подумала сейчас Мила, – моя совесть чиста, я до последнего отговаривала Монахову и, кстати, оказалась права, Мудвин всего лишь хороший человек, одинокий мужчина, на которого женщина сама прыгнула, – а Дима любит ее, не любил бы – не ругался такими страшными словами...»

Но бог с ними. Разберутся. Там игра, там всего лишь взбалмошная бездельница развлекается, а здесь, в мрачноватом пятиэтажном доме, в подмосковной тишине, решают судьбу человека.

Кирилл встретил ее церемонным поклоном, помог раздеться, но не дотронулся, держал дистанцию. Боялась – начнет обнимать, в щечку целовать, или что там принято делать, когда любовница к любовнику домой является... Но он только смотрел. Даже не улыбался. За его спиной висел глубокий коричневый полумрак – видимо, всюду в доме были плотно задернуты шторы.

– Что-то ты сегодня бледная.

– Долго ехала, – сказала Мила. – Ужасные все-таки эти подмосковные дороги... Пыль, грязь... Грузовики. Чем дальше – тем больше грузовиков. Кошмар.

– А как ты хотела? Это тебе не Москва.

– Месяц назад такого не было. В прошлый раз я доехала за час, а теперь – почти два...

– Тогда был март, – сказал Кирилл. – Сейчас – апрель. Начало строительного сезона. И дачного. Дальше будет лучше.

– Ты хотел сказать: хуже.

– Тебе – хуже. А им – лучше.

Мила села, вытянула уставшие ноги. Вспомнила, как ее маленькую легкую машинку едва не сбросило с дороги воздушной волной от пролетевшей навстречу фуры, удержать руль удалось с трудом, снесло на обочину, она успела увидеть ямы с водой и серый от грязи кустарник, а чуть дальше – чернозем с прошлогодней стерней; вот так вылетишь в кювет и останешься там, никем не замеченная, а смрадные автопоезда будут с ревом катить мимо.

Кирилл принес поднос, уставленный чашками и рюмками.

– Тебе, – мягко заметил он, – на шоссе вообще нельзя. Ты – городская. Тебе надо, чтобы было гладко, чисто, чтоб светофоры, бензоколонки на каждом повороте и прочие прелести... Подъезжаешь, вся такая красивая, на каблуках, ногти накрашенные – подбегают работяги, бак наполняют, стекло протирают, а сама ты в это время кофе пьешь с булочкой... Город – территория женщин. Там хаос, там ты имеешь иллюзию самостоятельности.

– Разве город – это хаос? Это порядок.

Он сел рядом с ней, придвинул ближе огромную пепельницу, закурил.

– Нет. Всё наоборот. Город – территория хаоса. Чем дальше от города – тем больше порядка. Порядок – это черная дорога, вонючие грузовики. Женщина сидит дома, а мужчина едет к ней, в дыму, в грязи, в мазуте, через ночь, через пустыню – вот настоящий порядок, Мила. И этот порядок установлен не людьми. Не мужчинами, не женщинами. Так налажено Богом и природой, во времена, когда не было еще ни мужчин, ни женщин – а только самцы и самки.

– О боже, – сказала Мила. – Прекрати немедленно. «Самцы», «самки» – фу. Примитивно, неинтересно.

– Прекращаю.

– У тебя опять травой пахнет.

– Да. Пахнет. Потому что я ее курю. Траву. Хочешь – и ты покури...

– Лучше вина налей.

Он поморщился.

– Весной вино не идет. Красное для зимы, белое для лета – а весной я пью портвейн. И тебе советую. Проверено годами практики.

– Тогда и ты выпей, – велела Мила. – А то я буду пьяная, а ты обкуренный, каждый на своей волне, так неинтересно...

Кирилл укоризненно покачал головой.

– Что ж ты так плохо обо мне думаешь? Мы поймаем одну волну. Я прослежу. У нас будет наша общая волна. Тебе понравится.

– Верю.