Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

3.3.2.В результате социального кенозиса герои чаще всего попадают под власть противника. Поскольку им надлежит, несмотря на это, удержать заданные им признаки, постольку в СР особенно распространяются мотивы крепости, выдерживающей осаду («Порт-Артур» (1940–41) А. Степанова); подпольной работы на территории, захваченной врагом («Как закалялась сталь», «Молодая гвардия», партизанские мемуары); разведки за линией фронта («Звезда» (1947) Казакевича); выхода из окружения (в «Хлебе» Ворошилов с отрядом бойцов пробивается к Царицыну из кольца казаков, восставших против большевиков; в романе Полевого «Золото» (1950) персонажи движутся по тылам немецких войск, спасая государственные ценности). Сталинское гонение на принявших плен красноармейцев выглядит в этом контексте следствием мазохистского нарративного сознания, мыслящего кенозис преодолимым в обязательном порядке. Ослабленный социальный кенозис — пребывание индивида в чуждой ему среде (ср. отправку в деревню путиловского рабочего Давыдова в шолоховской «Поднятой целине» (1931)).

Как социальное заблуждение расценивает СР нежелание персонажей расстаться с достигнутым ими благополучием. В. Ильенков осуждает в романе «Большая дорога» (1950) преуспевающего колхозного руководителя, не готового пожертвовать свое время и энергию на помощь отстающему хозяйству. Точно так же в «Кавалере Золотой Звезды» порицается председатель колхоза Савва Остроухое, неспособный примириться с мыслью, что электростанция, которую он планировал для односельчан, должна стать межколхозной собственностью.

3.3.3.К парадигме физического кенозиса принадлежат мотивы: лишений (на первом месте в СР — холод и голод), пыток (они живописуются, в частности, в «Большой дороге» и в «Рассказе о жестокости» Л. Никулина), побоев, изнуряющего труда, болезней, ранений. Целый ряд героев тоталитарной литературы носит имена, этимологически сопряженные с телесной недостаточностью и физическими страданиями; таковы: «Корчагин» в «Как закалялась сталь» (ср. у Даля: « Согнуть кого корчагой,смять или подломить. У него руки, ноги корчагой,кривы, скорчены» [511]), «Морев» в романе «Волга-матушка река» (это — псевдоним, взятый после того, как утонули близкие героя); ср. еще: «Горева».

Бросается в глаза, что большое число персонажей, возвращающих себе место в жизни, вопреки их физическим недостаткам, испытывают страдания от ограниченной подвижности, как, например, одноногий Воропаев (он, кстати, к тому же туберкулезник, да и печень у него нездорова), безногий Мересьев, парализованный Корчагин. Мотив хромоты — общее место сталинистских текстов: упомянем здесь (без малейшей претензии исчерпать материал) опирающегося на палку Вихрова; инженера Ковшова в «Далеко от Москвы», дважды повредившего себе ногу; сходным образом пострадавшего Семена Гончаренко из «Кавалера Золотой Звезды» и Варю из того же романа, которой отдавил ногу бык. В повести Пановой «Спутники» (1946) идет речь о санитарном поезде. У Пановой были, казалось бы, все возможности изобразить телесную ущербность самых разных планов, тем не менее предпочтение отдано ранениям в ноги:

Номер семнадцатый — ампутант, левая нога отнята почти по колено…

*

…Колька … был ранен разрывной пулей в обе ноги.

*

…Нифонтов … проснулся … Боль была … везде. Особенно в левой ноге, в раздробленной голени левой ноги.

*

— Раненая рожает, — сказала Смирнова … — Растрясло ее, вот и рожает … Та, что без ноги. [512]

Попытаемся объяснить, почему авторы СР уделяли преимущественное внимание страданиям из-за скованной подвижности.

Равенству «я» как «не-я» созвучна такая пространственная модель, по которой субъект мыслит свое тело помещенным не в той точке, где оно расположено в настоящий момент. Должное место тела не там, где оно есть, в силу чего литература 1930–40-х гг. варьирует, скажем, мотив солдата, нагоняющего его ушедшую вперед воинскую часть (см. хотя бы главу «Гармонь» в поэме Твардовского «Василий Теркин» (1946)). Всякий страх вырастает из представления о том, что личность может очутиться в состоянии, исключающем то, которое она считает необходимым и достаточным для поддержания автоидентичности. Мазохист не опасается за жизнь, рискуя сорваться с высоты, потому что иноположение его тела в пространстве не упраздняет его идею (негативной) автоидентичности — ср. одну из сцен в «Дне втором», в которой Колька Ржанов высоко над землей исправляет поломку:

Колька с трудом дышал … Ему показалось, что он падает. Но он не испугался… Потеряв на миг равновесие, он успел ухватиться за канат. [513]