Психологическая помощь: теория и практика

Когда Татьяна Николаевна ушла, я подошел к открытому окну. Огромный город дышал, ворочался, жил своей обыденной жизнью. Тысячи людей спешили по своим делам, волновались, радовались, уставали, выясняли отношения… Спешила домой Татьяна Николаевна… Сегодня она, возможно, будет меньше жаловаться своему мужу на неприятности, возможно, острее почувствует его состояние…

В дверь постучали.

— Вы уже освободились?

— Пожалуйста, проходите!

Встреча третья

Когда в открытой двери возникло знакомое лицо и Татьяна Николаевна, смущенно улыбаясь, кивнула, здороваясь, я обратил внимание на изменения в ее прическе и одежде. Волосы вместо прежней гладкой прически были взбиты, отчего лицо приобрело более независимый и утонченный вид, на ногах красовались новые сапожки, а возле воротничка тускло поблескивала серебряная брошь.

— У вас, случайно, не день рождения? — спросил я, пораженный переменами.

— Нет, просто весна! Весна! — улыбнувшись, ответила Татьяна Николаевна.

— Весна! А это, — она показала на брошку, — мой Саша привез. Из Магадана. Там еще можно украшения купить.

Опять легкая полуулыбка тронула ее губы. Она о чем-то вспомнила, но, видимо, отогнала приятное воспоминание, потому что нахмурилась и сказала:

— Я все эти дни почти совершенно не вспоминала нашу последнюю встречу. Вылетела из головы — и все. А вчера ночью вдруг проснулась — и все у меня перед глазами. Что я говорю, что вы говорите. Снова — что я говорю. Снова — что вы. И мне стало как-то страшно. Муж мой, он у меня хороший, видно, почувствовал что-то, спрашивает: «Ты себя как чувствуешь? Тебе плохо?» — Психолог мой! Я говорю: «Да нет, что-то приснилось», а самой страшно… И сейчас сюда шла, а мне страшно было. Такое чувство, что… Не знаю… Переживаю я очень… Ведь, понимаете, в тот раз я сказала, что эту женщину я ненавижу. Но ведь это ужасно! Ведь ненависть к другому — это же… Я знаю, что вы скажете: «Это оценка!» Да, «ужасно», — это оценка, но ведь нельзя жить, не оценивая. Вот и Маяковский писал: «Что такое хорошо и что такое плохо». Да! А! Вот! Вот, что я сейчас поняла! Осенило меня! Знаете, чего я боюсь? Я боюсь, что я уже после этих встреч не такая буду. Я чувствую, я могу измениться, вы понимаете? Я всегда знала, что эта Ольга, завуч наш — дура, это все знают, разве я только? Просто и ясно. Как говорится, «дурак — он и в Африке дурак», а теперь… А теперь я на мужа своего смотрю и вижу: он сложный человек. Как вам это объяснить? Сложный, понимаете? Я это чувствую! А сегодня на Ольгу глянула — вижу: она же изо всех сил хочет свой авторитет отстоять! И знаете, мне так жалко ее стало! Ведь ей уже скоро пятьдесят! Учителя у нас молодые в основном. Ее не очень-то любят. Она из таких, знаете, идеологически выдержанных, макаренковский «мажор». Я, собственно, вот что поняла: их ведь тогда учили подавлять в себе все личное, все человеческое. Ведь это же считалось слабостью, буржуазными предрассудками…

А ведь человек без чувств жить не может. Он же уродуется… Ведь нельзя же детей прямо с первого класса превращать в каких-то солдат! Знаете, мне кажется, сколько во мне души есть, я бы ее всю детям отдала, только чтобы они стали настоящими! Чтобы были богатыми! Чтоб не плоскими были, без этого искусственного «мажора», без этой заброшенности всеобщей… Вот, говорят, школа, школа… да что, у нас школа — из другого теста сделана? Бедность — вот что страшно. Бедность чувств, бедность мысли… Я вот радиатор не могла никак купить. Ну нет в магазине, и все. Муж говорит: «Давай я тебе его достану». Знаю я, как. Даст на лапу — и достанет. Понимаете, я не хотела так. А он говорит: «А ты не считай, что это взятка. Считай, что реальная цена для простых людей — такая, за какую этот радиатор ты можешь купить, а не за какую продают». Он ведь прав. Потому что показуха везде. Начиная от искусственной улыбки и фальшивого мажора до цен фальшивых… Да ради чего фиглярничать? Видимость эту создавать.