Психология древнегреческого мифа

Спит и Фесей; но сон его неспокоен. Кто этот юноша, что к нему подходит, выше ростом и прекраснее, чем кто-либо из смертных? На голове у него плюшевый венок, оленья шкур; свешивается с его плеч поверх мягки) риз, и тирс колышется в его право руке; но и помимо этих примет, по влажному взору, по таинственной улыбке можно признать владыку острова, Диониса. «Умерь свои желания, Фесей, не требуй счастья выше человеческой доли. Не себе, а мне привез ты невесту: не афинский престол сужден Ариадне, а олимпийская трапеза. Смирись и не ропщи: на память о сегодняшней ночи афинские царицы и впредь будут праздновать таинство своего брака с Дионисом на благо себе и своей родине. Сон тебя покинет еще до рассвета: разбуди тихо своих спутников, садитесь тихо на свой корабль, все афиняне, а внучку Зевса и Солнца оставь здесь божественной супругой Диониса!»

Проснулся Фесей: о радость, как ты была скоротечна! – Но делать нечего: надо повиноваться слову бога. И корабль тихо, тихо ускользает по ночным волнам.

На заре проснулась Ариадна. Кругом все молчит; что это? Неужели еще спят? Встает – и молчаливо и пусто. Где же афиняне? Или все это ей только приснилось? Нет, здесь висит подаренный ей Фесеем венок, здесь заботливая рука оставила ей пищи и вина. Или охотиться пошли? Все? Невероятно. Да где же, наконец, корабль? Здесь он был привязан вчера; след его причала все еще виден на влажном песке… Уплыли, уплыли! Она покинута на этом пустынном берегу. Вот благодарность за спасение!..

Отчаяние сменялось гневом по мере того, как солнце, погасив утреннюю зарю, поднималось по небесной тверди; гнев сменялся унынием по мере того, как оно опускалось во влажные объятия моря. Заснула ее душа тихим сном забытья, в то время как ее глаза, широко открытые, безучастно смотрели на невозмутимую голубую гладь.

Вдруг что-то зазвенело за ней. Она встрепенулась – что это? На темном небе вырисовывается еще более темная тень горы; но звезды, усеявшие это небо, точно спускаются на эту тень, оживляют ее. Гора пылает мириадами звезд, и эти звезды движутся, они в пламенном потоке стекают все ниже и ниже, они уже в равнине, уже приближаются к ней. И звон все ярче, звон медный, перемешанный с напевами флейт и людскими голосами. Она уже различает голоса. Одни поют: «Эвоэ, эвоэ!» Другие: «Гимен, Гименей!» Третьи: «Дионис, Ариадна!» Ее имя и имя бога? Все ближе, все ближе: факелы горят, дымятся, несметная толпа юношей и дев в оленьих шкурах окружают колесницу, запряженную какими-то невиданными, страшными и все же ласковыми зверями, и на колеснице стоит он, весенний бог, с его таинственной улыбкой на устах.

– Радуйся, невеста моя. Чаша бессмертия тебя ждет на трапезе моего отца – и свадебный факел в руках моей матери озарит тебе путь в мой олимпийский чертог.

– Радуйся, владыка Дионис, и верни меня моему земному жениху. Он покинул меня, но я все же принадлежу ему с тех пор, как его венок меня осенил.

– Он покинул тебя по моей воле; забудь о нем! Его требует его народ для великого творческого дела; а творчество и счастье в земной доле несовместимы.

С этими словами он снял с ее головы золотой венок и бросил его вверх. Венок поднялся, расширяясь, все выше и выше, все ярче и ярче разгорались его золотые листья – и он повис, наконец, на озаренном небосводе близ головы Арктура.

Она с восхищением переводила взоры с венка на бога, с бога на венок.

– «Венец Ариадны» указует путь своей госпоже. Идем, моя невеста; в моем первом поцелуе пей забвенье своей земной любви…

Прошла ночь. Эгей уже с рассвета стоял на выступе скалы Паллады, на том месте, откуда открывался самый широкий вид на Фалер и омывающее Аттику море. Сегодня можно ожидать возвращения корабля, отправленного в Кносс за Фесеем и молодежью. Старческое сердце билось в его груди с непривычной силой. Что ему возвестит его парус? Смерть или радость? Бездна зияет под его ногами; здесь скала отвеснее, чем где-либо. Ему не страшно стоять на самом краю обрыва; его взоры устремлены на море. Там у берега черные движущиеся точки; это рыбацкие лодки снуют. Но гладь пустынна, и ничего не прерывает предельной линии между Эгиной и мысом Пояса, отделяющей море от неба.

Проходят часы. Вот уже солнце, огибая Гиметт, покинуло мыс Пояса; море ослепительно сияет, больно смотреть. Предельная линия потонула в белом тумане. Жарко; даже ящерицы попрятались в расщелины скалы; царь стоит и стоит.