Психология древнегреческого мифа

– И все же мы не можем пренебречь просительством гражданок, – сказал он. – Придется мне самому отправиться в Дельфы.

Он и отправился, притом с богатой казной и царской свитой; молодая луна успела уже налиться, когда он вернулся. Вернулся же он, видимо, довольный; на вопрос жены он ответил уклончиво:

– Все к лучшему. – И тотчас прибавил: – Позволь поручить твоей милости моего нового кунака: Ион, сын Эолида, дельфиец.

Креуса взглянула на гостя – и вскрикнула: она узнала юношу, спасшего ей жизнь в Дельфах. Тот казался не менее удивленным.

– Значит, у тебя было имя?

– Значит, ты была царицей?

В другое время эти невольные восклицания возбудили бы подозрения Ксуфа; теперь же он сам казался наиболее смущенным.

– Как царь афинский, я предложил дельфийцам достойное Паллады угощение, – сказал он, как бы оправдываясь. – Думал, что и богу это будет приятно. От имени дельфийцев мне дал ответное угощение Ион – так велел жребий. Так-то мы стали кунаками. Теперь я хочу показать ему Афины. Он останется некоторое время у нас.

Креуса молча кивнула головой и отправилась в свои покои.

Ион действительно загостился. С Ксуфом он был неразлучен: учился у него конной езде и военному делу, в котором был новичком, посещал с ним членов Ареопага, объезжал деревни. Очень часто Ксуф с известной намеренностью спрашивал при посторонних его мнения – и случалось, что всякий раз это было здравое, разумное мнение. Его обаятельность в обращении, его красота тоже снискали ему расположение людей; к нему привыкли, его полюбили и даже печалились при мысли, что он все-таки только гость и со временем уедет, хотя и не очень скоро.

Зато царицы юноша, видимо, избегал; в ее присутствии он всегда чувствовал себя неловко, точно он перед нею виновен. Домашние приписывали это естественной сдержанности молодого гостя перед хозяйкой, хотя и не молодой, но все же моложавой и прекрасной, и вполне его одобряли.

– Видно, что он под благодатью вырос, – говорили они.

Все же настало время, поневоле заставившее Иона и Креусу несколько смягчить эту суровость. Вековые соседи-враги афинян, евбейцы, опять зашевелились и заняли военной силой отнятые у них Эрехфеем земли; пришлось Ксуфу отправиться в поход.

Перед отправлением он дал последнее угощение друзьям – ареопагитам и при третьем кубке, созвав своих домочадцев, торжественно провозгласил:

– Жена, поручаю Иона твоим заботам, как хозяйки и – ввиду его юности – как матери. Ион, поручаю царицу и дом твоей защите. Святой общеэллинский закон известен вам обоим.

После этих слов он пролил несколько капель вина.

– Зевсу-Спасителю! – воскликнули все.

– За нашу победу! – крикнул Ион.

Ксуф осушил кубок.

– За твое возвращение! – прибавил старший ареопагит.

Ксуф хотел подлить себе вина, но при этом выронил кубок, и он разбился.

– Так да разобьется счастье наших врагов! – поспешил прибавить Ион. Все подхватили его толкование, заглушая чувство, возникшее у них в груди.

IX

Война затянулась; полнолуние следовало за полнолунием – афинская рать не возвращалась.

Царством управляла Креуса вместе с советом Ареопага; к помощи Иона она прибегала скорее для того, чтобы решать тяжбы крестьян в деревнях; ему приходилось поэтому часто отлучаться – что и было, по-видимому, ее намерением.

В одну из его отлучек произошло следующее.

Престарелая Евринома, редко покидавшая свою старушечью постель, в крайнем волнении вошла в покой царицы; одной рукой она опиралась на посох, другой вела молодую рабыню, тоже взволнованную и просившую о пощаде.

– Не проси, не проси! – повторяла Евринома. – И слышать не хочу. Расскажи царице все, что вчера рассказывала Евтихиде, – все без утайки! Помни, я знаю все! Коли вздумаешь лгать – несдобровать тебе!

Креуса отложила в сторону свою пряжу. «В чем дело? – строго спросила она рабыню. – Что знаешь ты?»

– Ничего не знаю, госпожа, – жалобно начала раба, – кроме того, что мне рассказал Стратон, которого ты мне дала в мужья.

– А что он рассказал?

– Он был в свите царя Ксуфа в Дельфах.

– В Дельфах? – переспросила Креуса с дрожью в голосе. – Продолжай!

– Ну, там, как водится, сказал Стратон, угощение; опять угощение; затем, сказал Стратон, день вещаний. Этот юноша, тогда еще без имени, спрашивает царя: «Какой вопрос прикажешь передать богу?» А царь в ответ: «Я сам перед ликом бога предложу ему свой вопрос». И ушел, значит, в храм, а юноша, значит, остался перед храмом и стал ходить взад и вперед, дожидаясь выхода царя. А юноша-то тогда был совсем без имени, сказал Стратон…

– Знаю, знаю; что же дальше?

А дальше, значит, выходит царь – юноша ему навстречу. Царь ну его обнимать: «Здравствуй, мой сын!» Тот вырывается; не с ума ли, мол, сошел? А царь: «И вовсе не сходил я с ума, а так мне Аполлон сказал: кто, мол, со мной первый встретится, тот мне и сын». И дал ему имя Ион потому, что вышел навстречу. И всей свите строго приказал: «Коли жизнь вам дорога, никому ни слова». И ради богов, госпожа, не выдавай. А то узнает царь – убьет он Стратона, а Стратон меня.

– Сын, сказала ты, сын… Как же он ему сын?