Получив сегодня счастливую возможность приобщиться к олимпу мыслей русских религиозных философов и западной гуманистической психологии [28–31, 40, 58, 76, 129, 148, 167, 191, 192, 214, 217, 245, 330, 341, 348, 349, 356, 355, 359, 361, 376], приходишь в состояние блаженной растерянности. Блаженность от приобщения к духовным ценностям, которые нравственно близки твоей национальной культурной среде. А растерянность от осознанния факта вколоченного нам одномерного сознания, касающегося проблем человеческого духа и связанных с ним идеологических удавок. За этой субъективной рефлексией стоит и более существенное: зло и власть тьмы по-прежнему превращает духовные и этические императивы в недосягаемый идеал
. Жестоко прав А. Шопенгауэр, высказав обыденно-житейскую посылку. Отмените требования светских государств хоть на один день, и вы убедитесь, что действие всех религий на моральность ничтожны [378]. Апостолы оказались правы: «…мир лежит во зле, а Господь благостен, но не всемогущ.» По их мнению, он делегировал человеку лучшее, что имел – свободу, любовь, право на индивидуальность. Однако в реальной жизни индивидуальность развивается через конфликт. Всякий индивидуализм есть существо, весьма отличное от всех других. Только в собственном «Я» имеет свое истинное бытие, все иное (выделено мной. – В. П.) есть «не-Я», и мне чуждо. Такое убеждение лежит в основе всякого зла [129, с. 254]. «Зло начинается там, – писал И. Ильин, – где начинается человек. Местонахождение добра и зла в душевно-духовном мире» [129]. Отсюда великое предназначение духовности как сущего в человеке, укрепляющего нравственный потенциал его противостояния тьме и силе власти любой природы над собой. В этой связи психология должна решиться сделать крен от чувственно-предметного мира, определяющего функционирование отдельных единиц психического (поведения, деятельности, общения, познания), в сторону «изнутри во вне», проникая в бесконечную глубину переживания своего «Я» на тяжком пути между добром и злом. Это, кстати, было «принципиальной позицией русского духа в области душевного» (С. Франк, Ф. Достоевский, Г. Челпанов, В. Сухомлинский и др.). К этому нас обязывает и ныне побеждающее зло, скрывающееся за материальными благами, достижение которых оплачивается уничтожением себе подобных под видом объективных общественных законов. В этой связи в XXI веке перед учеными, политиками, гуманистами отчетливо вырисовывается грандиозная духовная задача: психолого-педагогическим способом, реализуемом в исследовательско-учебном процессе, восстановить духовную связь времен. В конечном счете уровень нынешних знаний дает надежду на поиск и доказательства, что прямолинейная борьба со злом может быть сдвинута в область допустимого компромисса путем самоосознанности ценности духовного бытия как связи пространства «Я» с пространством идеала. Истоки этических форм развития человечества показали: несмотря на тот факт, что кризис гуманизма развивался вместе с достижениями науки, доказавшей эволюционный генезис «животнического» происхождение человека, чьими страстями правит не дух, а инстинкты пола, власти, агрессии, гедонизма, эгоизма, – человеческое сообщество нашло в себе силы конституировать права и свободы личности. Нынешний Ренессанс гуманизма, по крайней мере, в России – еще в дымке превратно понимаемых свобод и демонических соблазнов. Безвыходность – одна из причин воспроизводства зла: корысти, выгоды, неограниченных страстей и «крутых» сил, усиливающих природное (звериное) в человеке. Неужели нам не достаточно «Хайлевого опыта» сверхчеловеков?Вспомним, что масштабность насилия началась с интеллектуальной дискредитации духовного как сущности человека. Идеологи «сверхчеловеков» примитизировали потребность в вере, сведя ее к несложной посылке: человека сделали виновным, т. е. грешным, и тут нужен спаситель. Пришел Спаситель и внес три слабости в волю и силу человека: Веру, благодаря которой познание и разум дискредитировали, Надежду, которая не может быть опровергнута доказательством, Любовь как иллюзию добродетельности, идущей от Христа. Все это химеры; если Бог и изобрел человека, то от скуки [224].