Психология и психопатология одиночества и групповой изоляции

Довольно часто объектом «общения» становятся фотографии. Космонавт В. Лебедев рассказывает, что на борт орбитальной станции с Т. Березовским они взяли фотографии своих близких, «чтобы в трудные дни они были с нами, ведь достаточно только одного взгляда на любимых тобой людей. И масса чувств поднимается в душе, порождает волну сопротивления тем невзгодам, с которыми ты сталкиваешься». Во время полета он записал: «Над постелью у меня висит Виталькина фотография, лежит пачка фотографий наших с Люсей, отца и друзей. Я каждый вечер целую сына. Он так хорошо на меня смотрит, что, когда у меня плохо на душе, я ему говорю: «Ничего, сынок, выдержу».

«Кажется, я захандрил, — признается в своем дневнике П. С. Кутузов. — Вынуты все фотографии. Глядишь и вспоминаешь каждого. Я раньше не думал, что фотографии действительно нужны. Не прибыл бы сюда в Антарктиду, может, так и не узнал бы о том, *что общение с фотографиями приносит эмоциональную разрядку» (94, с. 88). Общение с фотографией не требует такого психического напряжения, какое возникает при общении с воображаемым партнером. Иными словами, фотография «материализует» конкретного человека и помогает «общению» с ним.

В проводившихся экспериментах отношения испытуемых с собой проявлялись в форме исполнения различных напоминающих табличек, индивидуальных распорядков дня и т.д., направленных на регулирование своего поведения в условиях одиночества: «Говори тише, тебя подслушивают!», «Не забудь выключить тумблер при отчетном сообщении!» и т.д.

Некоторые испытуемые длительное время находились в задумчивой позе, молчали, но по их мимике и динамике вегетативных функций можно было догадаться о происходящей в них смене противоречивых мыслей. Эти догадки подтверждались после эксперимента при расспросах. Приводим рассказ одного из испытуемых: «Только сурдокамера и одиночество дали мне возможность решить вопрос о женитьбе, так как в обычной жизни противоречивые доводы за и против выводили меня из равновесия и мешали работать. Я старался уйти от решения этого вопроса. В сурдокамере я ожесточенно спорил сам с собой, как будто во мне было два человека. «Сторонник женитьбы» доказал необходимость этого шага».

Некоторые из «молчаливых» отражали свои мысли и споры в дневниках. Многие их записи носят интимный характер. Здесь, в качестве примера приведем, по сути аналогичный, отрывок из дневника не испытуемого, а участника Французского Сопротивления Бориса Вильде, русского по национальности, находившегося в одиночном заключении в застенках гестапо (казнен 23 февраля 1942 г.):

«24 октября 1941 г.

— Итак, дорогой друг, нужно серьезно учесть возможность смертного приговора.

— Нет, нет, я не хочу этого. Все мое существо этому противится. Я хочу жить. Будем бороться, будем защищаться, попробуем бежать. Все, только не смерть!

— Послушай, не может быть, чтобы ты говорил серьезно. Разве ты придаешь жизни такую ценность?

— Инстинкт силен, но я умею рассуждать и заставлю повиноваться мое животное начало...».

Дневники велись и в условиях групповой изоляции. «Чувствую, что дневник становится отрадой, хочется писать. Наверное, действует ограничение общения...» (врач-испытатель Е. И. Гавриков). Испытуемый А. Божко (годичный эксперимент): «В таких условиях, когда нет возможности излить душу, дневник становится единственным молчаливым другом и всегда верным союзником». Благотворное влияние дневниковых записей на психическое состояние людей, находящихся в экстремальных условиях отмечают многие космонавты и полярники. «В эти дневники, — пишет В. Севастьянов, — мы заносили только свои мысли, размышления... Это необходимое состояние, когда человек уходит от повседневных и общих мыслей и забот». «Я думаю, — отмечает исследователь Арктики Д. Скотт, — эти записи являлись выражением единственного стремления поделиться своими переживаниями с кем-нибудь одним... с той, кого он любит... когда мы писали дневники, они носили глубоко личный характер».

Несомненно, что для многих писателей, испытывающих затруднения в общении с реальными людьми, обращение к воображаемым читателями снимало эмоциональную напряженность. О роли творчества в случаях, когда у писателя или поэта эмоциональная напряженность доходила до крайнего предела, французский поэт Ламартин писал: «Пусть будет благословен тот, кто выдумал письменность, этот разговор со своей собственной мыслью, это средство снятия бремени с души. Он пре. дотвратил не одно самоубийство». Болгарский писатель П. Яворов рассказывает: «Из моей души всегда исчезало страдание, если я находил слово высказать его. Смело могу сказать, что или я, или мой герой должны были покончить самоубийством. Но так как герой кончил самоубийством, я могу жить за его счет».