Психология. Психотехника. Психагогика

Разве «понять», скажем, сновидение не означается тут (что бы ни говорилось при этом в высокой психоаналитической теории об «иррациональной» природе бессознательного, манифестирующего себя в сновидении, и о соответствующих «механизмах» образования сновидения, в терминах, положим, так называемых «первичных процессов», которые сами, как мы сейчас прекрасно понимаем, суть только рационально объективированные, «спроецированные» – говоря на языке самого психоанализа – типичные случаи синтагматических связей поверхностного плана самих текстов рассказов сновидений, есть только своего рода «поэтика» текстов сновидений), – разве «понять сновидение» не означает для психоаналитика – ортодоксального, фрейдовского психоаналитика (хотя, честно говоря, хотел бы я услышать от кого-нибудь – и не только по поводу психоанализа вообще, включая и лакановский психоанализ, но и вообще по поводу психотерапии, по поводу каких бы то ни было форм психопрактик – хоть что-то членораздельное и, главное: реализуемое на деле, в работе толкования, о каком-то ином способе «понимания»!), – разве «понять» не означает тут именно заместить (выстраиваемым в ходе анализа, в ходе толкования) текстом интерпретации исходный «текст» сновидения!? Разве интерпретация не есть тут всегда своего рода «перевод» на «язык» рационального сознания исходного – «таинственного и непонятного» – «иррационального» рассказа о сновидении?

Рассказа, который уже и сам, надо было бы заметить, не только не совпадает с собственно сновидением, но оказывается – вследствие соответствующей работы толкования и через нее – заступающим место собственно сновидения. Рассказа, который сам уже обращается в анализе «вместо» сновидения в его собственном и – как мы сейчас догадываемся – «продуктивном» существовании в общей «экономике» нашей внутренней жизни. Этого «просто рассказа о» сновидении, который и сам уже, как мы это прекрасно сейчас понимаем, является всегда определенным – и, внутри анализа, невероятно изощренным и всегда уже всем ходом анализа особым образом «поставленным» (как ставят голос) – способом интерпретации сновидения. Рассказа, стало быть, так или иначе «подающего» сновидение – сообразно ближайшей и более широкой ситуации. «Рассказа сновидения», наконец, который сам уже – говоря словами Бахтина – есть всегда определенный способ «сценирования» (прямо-таки по Берну!) ближайшего события общения между пациентом и психоаналитиком.

Итак, характерный для литературной критики способ чтения и понимания текста, о котором говорит Выготский, характерен также и для фрейдовского психоанализа. Больше того – это способ понимания, доминирующий (если не единственно известный) и в современной психологии. Способ понимания, который оказывается сущностно соотнесенным и с определенным, также доминирующим сегодня типом психотехники.

Этими несколькими фразами мне приходится ограничиться в прослеживании параллели между ситуацией, обсуждаемой Выготским, и ситуацией в современной психологии и психопрактиках. Замечу только, что за рассмотренной концепцией «понимания» стоит, конечно, определенное понимание самой «рациональности».

Возвращаюсь к сказанному Выготским. Второй, альтернативный способ чтения и понимания, которого предполагает держаться сам Выготский, как раз и ставит феномен тайны «во главу угла», как раз и пытается брать именно «тайну» в качестве исходной, отправной точки для развертывания работы понимания, но также, как я уже сказал, и предельной, последней ее точки – точки, в которую понимание должно также снова и снова «возвращаться», или, быть может, лучше было бы сказать: которой оно снова и снова должно еще достигать – как «последней» и «истинной» реальности.

Задача понимания состоит здесь, стало быть, не в том, чтобы разоблачать таинственное, рассеивая его, как только снаружи обволакивающий и скрывающий понимаемое «туман», но, напротив, в том, чтобы утвердить «тайну» как таковую в ее неустранимости и реальности, то есть понять «тайну» не как то, что извне скрывает и заслоняет понимаемое, но, напротив, как то, что является внутренне самому понимаемому присущим и, больше того – его существом и корнем – тем, в чем или «из чего» понимаемое получает оправдание своего существования, достигает его подлинности. Чуть дальше Выготский прямо говорит об этом.

Интерпретация в этом случае, кроме прочего, оказывается в совершенно ином, нежели обычно, отношении к понимаемому: она не «замещает» исходный текст, не встает на его место, но пытается держаться как бы «при» нем, выступая только в качестве «проводника» к нему, или, что то же: выступая в качестве того, что открывает понимаемому дорогу, дает ему возможность «выйти» нам навстречу.