Психология. Психотехника. Психагогика

Итак, «необъяснимость» трагедии – как живой и непосредственный опыт чтения, восприятия трагедии – берется тут как отправная точка для всей последующей работы понимания – это во-первых. А дальше следует то, что составляет «нерв» «методы» чтения и понимания, реализуемой Выготским, и, далее, то, что составляет критический момент реализуемого Выготским понимания трагедии и текстов искусства, произведений искусства вообще и, по существу, даже – «природы» той реальности, которая открывается искусством, с которой человек встречается в откровениях, даваемых искусством. «Необъяснимость», или – как предпочитает дальше прямо говорить Выготский – «тайна», утверждается при этом не только как исходная, отправная точка понимания трагедии, но также и как последняя, предельная его точка, и далее – как неустранимый пониманием – бытийный – феномен.

«И другие критики, – говорит тут Выготский, – признавали “темноту” трагедии, но они старались ее преодолеть. Там было “несмотря на”, и “и все же” здесь (то есть у самого Выготского. – А.П. ) это (то есть исходная «темнота» трагедии. – А.П .) поставлено во главу угла».

«Таинственность и непонятность, – продолжает Выготский, – не покрывала, обволакивающие снаружи “туманом” трагедию (то есть внешним и вторичным для самой трагедии образом «затемняющие» ее. – А.П. ), которую надо разглядеть только через них («сквозь» и «поверх» их «завесы», но не «в них», то есть все те же: «несмотря на» и «все же». – А.П. ) или отбросив, преодолев их, – как во всей <предыдущей> гамлетовской критике, но <она, эта таинственность и непонятность, как раз и есть> – самая сердцевина, внутренний центр трагедии.

Не простое (или понятное) облечено в темноту, но <как раз наоборот> – тайна обставлена персонажами, диалогами, действиями, событиями, в отдельности – почти понятными, но в такой непонятной расстановке, в такой связи, которой потребовала тайна».

Это заключающее первый фрагмент текста Выготского слово «тайна» есть, по существу, одно из центральных, ключевых слов не только прочитанного абзаца, но и всей работы Выготского: оно знаменует одну из предельных и основных для мысли Выготского интуиций – то, что воистину ставится этой мыслью «во главу угла» – и в плане метода чтения, и в плане фундаментальной интуиции реальности, понимания «того, что на самом деле есть» – того, что не просто даже можно считать безусловной реальностью, но реальностью именно – предельной, «последней» реальностью!

В этом фрагменте уже намечена оппозиция двух радикально различных способов чтения и понимания, двух различных стратегий работы с текстами. Обозначим ее условно как оппозицию «секрета» и «тайны».

«Секрет» – по самой этимологии этого слова, означавшего первоначально (в латинском языке) «отделенное», «изолированное», то есть «изъятое» из связей целого: откуда уже дальше – нечто «спрятанное», «сокрытое», и только еще дальше – нечто, в свою очередь уже – прячущее, скрывающее. Скрывающее оставшуюся часть целого. Скрывающее ее в ее действительном смысле. Или – лишающее ее смысла, возможности связного обозрения и понимания и – именно из-за разрыва связей, выпадения отдельных звеньев. Безразлично при этом – связей, «естественно» выпавших, или же намеренно исключенных, или даже, быть может, исключенных с маскировкой этого исключения.

Не так ли, положим, ортодоксальный фрейдовский психоанализ представляет работу «вытеснения» и образование невроза? Разве и для него «раскрыть секрет» невроза пациента не означает – восстановить нарушенные связи целого, вернуть – в «сознание» пациента, в круг его сознательного опыта – «вытесненное»? Обратим внимание на одну чрезвычайно важную черту этого – как мы видим, характерного отнюдь не только для психоанализа! – способа «восстановления» утраченного смысла, на особенность самой идеи и стратегии, метода понимания и, соответственно, на важную черту самого «секрета». Ибо феномен этот в своей конституции – как, собственно, и любой другой – и определяется способом «его» понимания (слово «его» тут приходится брать в кавычки, поскольку «секрет», конечно же, не пред-лежит как вещь, не предшествует «его» пониманию!), определятся методом установления, или: «восстановления», отыскания скрытого, «спрятанного» смысла. Восстановление связей «отделенного» (или: реконструкция «утерянного», а часто даже – уничтоженного, «спрятанного»), иначе говоря: «возвращение» отделенного – целому, ведет в случае «секрета» к его «упразднению», ведет к тому, что в качестве такового «секрет» уже перестает существовать. Понимание, достигаемое через это восстановление связей с целым – или, лучше, быть может: связей целого, – с необходимостью означает, стало быть, исчезновение, «испарение» «секрета» как такового. Внутри восстановленных связей целого «секрет» уже перестает быть «секретом», внутри связного целого ему нет и не может быть места! Бытие чего-то в качестве «секрета», с чего мы и начинали, держится этой именно его «отделенностью», держится нарушением связей и «связности» целого.