Психология. Психотехника. Психагогика

И как «естественно» в этом месте возникает у нас недоумение и вопрос: а разве это не так? не всегда так? Не таково разве всякое «понимание», понимание «вообще»?

Нет, говорит Выготский, нет и еще раз: нет! Если мы, говорит Выготский, действительно хотим иметь дело с шекспировским «Гамлетом», если мы, понимая, с чем мы имеем дело, пытаемся читать и понимать его, то первое, что мы должны понять, это как раз то, что мы должны отказаться от привычного, как бы «вмененного» нам способа чтения и «понимания», должны «поставить под вопрос» и проблематизировать «самоочевидность», универсальность и «единственно-возможность» стоящего за этим понимания самого «понимания»! И не только проблематизировать, но и наметить альтернативное понимание и стратегию «понимания». Но Выготский идет тут даже дальше – он пытается не просто наметить идею другого, альтернативного способа и типа понимания, но и реализует ее в своем конкретном опыте чтения и понимания «Гамлета»!

Вот – действительный масштаб того, что здесь делает Выготский по отношению ко всей предшествующей традиции, и традиции не только и не столько даже литературоведческой: чтения «Гамлета», но традиции, собственно, герменевтической, философской – всей прежней традиции понимания того, что есть «понимание»!

И в этом смысле, Выготский на самом деле не только не переоценивает, но недооценивает, по-настоящему не понимает масштаб того поворота, который он тут совершает. Ибо поворот этот располагается не внутри литературной критики, но внутри философии и методологии.

И нужно сказать, что в этом своем содержании и значении поворот этот и до сих пор совершенно не продуман и не понят. Не «усвоен» и нами – не только не ассимилирован, но даже и не принят во внимание современной психологической мыслью. В уяснении действительного – методологического и философского – смысла этого поворота и в демонстрации его исключительного значения для современной – прежде всего практической – психологии я и вижу пафос своего выступления, этого опыта чтения Выготского.

Итак, «секрет» допускает «разгадку» – в принципе полную и рациональную разгадку, допускает или даже: предполагает свое «разоблачение» и «требует» его (отсюда, как сказал бы К. Левин, его особый «характер требования», то беспокойство, которое от него исходит). И, вместе с тем, «секрет» всегда – нечто такое, что, будучи понято, по сути, перестает существовать, существовать в качестве такового – «секрета», в качестве чего-то «непонятного», загадочного, закрытого для рационального сознания. Понимание «секрета» упраздняет его «реальность»; понятый или «раскрытый» секрет как таковой уже не существует. Существует же теперь – как некая «позитивность» понимания – его «разгадка», некий позитивный, лишенный «характера требования», обращенности к нам, «вопрошания», ясный и прозрачный для рационального сознания, ему «соразмерный» смысл.

«Секрет» – это то, что содержит или, наоборот, что «держит», на чем «держится» всякий детектив – обычный, «нормальный» детектив, который всегда содержит загадку, с самого начала уже имеющую или предполагающую свою разгадку или известный – и именно рациональный – «ответ». И тут оказываются справедливыми слова про напускаемый автором «туман» и про «покров тайны», который он до поры до времени набрасывает на происходящее, про «таинственность и непонятность», которые являются только литературным «приемом» или «техникой» (запомним это ключевое слово, к которому мы еще вернемся), являются элементом особой хитрости, или «уловки» – почти в буквальном смысле, – с помощью которой автор «улавливает» нас и на протяжении многих страниц удерживает «при» своем тексте, не позволяя нам от него оторваться.

Но в конце концов мы всегда хлопаем себя по лбу: «ах, вот оно, оказывается, в чем дело!», и все вдруг становится ясным и обозримым. Если что теперь и непонятно, то только то, как это автору удавалось так долго держать нас в состоянии непонимания, в напряжении, так долго «водить нас за нос» и «морочить нам голову». Как это мы раньше не догадались, в чем дело, не смогли разгадать. Такое понимание «тайны» предполагает и соответствующий способ чтения и понимания текста – с установкой на раскрытие «тайны» как на ее «разоблачение», «развенчивание», то есть – с установкой на ее устранение в качестве таковой: «понимание» тайны в этом случае означает по сути дела всегда замещение ее неким другим, позитивным рациональным смыслом, дающим ее разгадку и тем самым ее уничтожающим.

Тут я на некоторое время оторвусь от текста Выготского.

Не правда ли, есть что-то очень знакомое в этой, характерной для традиционного литературоведения, концепции «понимания»? Где-то мы уже встречали ее в психологии.

Действительно, не таково ли то же психоаналитическое «понимание»?