Единое определение терроризма и надежные источники данных имеют большое значение по целому ряду причин. От строгости классификации зависит, к примеру, эффективность координации работы различных ведомств, распределение ресурсов и расстановка приоритетов. Стратегическая программа противодействия терроризму и целевому насилию на 2019 год, разработанная министерством внутренней безопасности США, направлена, как следует из названия, на борьбу с терроризмом и
насилием в отношении конкретных групп населения{64}. В предисловии к документу Кевин Макалинан, который в то время возглавлял министерство, пояснял, что задача программы – не только показать, что терроризм и насилие следует рассматривать как разные, но взаимосвязанные явления, но и, учитывая их тесную взаимосвязь, напомнить о необходимости согласованного подхода к разработке превентивных мер и распределению ресурсов{65}. Дискуссии о точном определении понятия «терроризм» нельзя считать пустой болтовней – они перекликаются с дебатами по поводу более общих определений. Философ Даг Уолтон в своей работе, посвященной проблеме строгости дефиниций, высказывает следующую мысль: зачастую новое определение формулируется не для более внятного объяснения явления, но скорее для большей убедительности аргументации{66}. Как бы то ни было, количество определений терроризма растет. Этот термин остается крайне политизированным, и политики продолжают им злоупотреблять. Так, 31 мая 2020 года Дональд Трамп написал в Twitter: «Соединенные Штаты Америки объявят движение антифа террористическим»{67}. Хотя исследователи терроризма Джейсон Блазакис и Колин Кларк утверждают, что это движение нельзя считать организацией, а его приверженцев террористами, Белый дом, по-видимому, решил связать акты насилия, имевшие место во время протестов после убийства Джорджа Флойда полицейским в Миннеаполисе, штат Миннесота, с «крайне левыми экстремистскими группировками»{68}.Учитывая тонкости определений терроризма и последствия, к которым приводит путаница в классификации терактов, следует признать, что все, о чем я писал выше, – всего лишь верхушка айсберга. Но это не значит, что все эти проблемы нельзя решить. Дело в том, что единственно правильного решения не существует и любой план действий имеет свои плюсы и минусы. На мой взгляд, было бы более целесообразно просто понять, каковы они, и в дальнейшем всегда учитывать их в ходе исследований. Справедливости ради стоит заметить, что, если бы у нас вдруг появилось четкое определение терроризма, мы бы все равно вряд ли использовали его правильно и последовательно. Преимущества универсального научного определения почти всегда преувеличены. В своем классическом эссе «О некоторой слепоте у людей» философ и психолог Уильям Джеймс писал: «Наши суждения о большем или меньшем достоинстве вещей зависят от чувств, которые они в нас вызывают»{69}
. Это ключ к осознанию того, что именно мы хотим и готовы считать терроризмом. Ведь терроризм можно рассматривать и как психологическую войну, и как стратегию, которую применяют различные индивиды, организации и даже государства. Большинство определений терроризма включает в себя несколько основных положений, одно из которых звучит так: терроризм – это форма политического насилия, обычно применяемого негосударственными акторами и направленного против мирных граждан. В некоторых определениях упор делается на политический характер насилия. Но, как мы видели, террористические группировки, применяющие насилие против гражданских лиц, не стремятся изменить политику в общепринятом смысле. Вместо этого они выдвигают на первый план социальные, религиозные или иные идеологические требования. Наличие множества определений терроризма, лишь незначительно отличающихся друг от друга, не тормозит исследования и не мешает прогрессу. Напротив, споры вокруг определений полезны. Они помогают осознать, насколько сложен терроризм как явление и насколько непоследовательной и лицемерной бывает наша реакция на него. Признать сложность терроризма как явления – значит вооружиться своего рода научной скромностью, которая поможет лучше его изучить.Выводы