Психология толп

генерал внушил ему страх, и он решительно не может понять, почему с первого взгляда он почувствовал себя уничто-

женным перед его превосходством».

Обаяние Наполеона еще более увеличилось под влиянием его славы, когда он сделался великим человеком. Тогда

уже его обаяние сделалось почти равносильно обаянию какого-нибудь божества. Генерал Вандамм, революционный

вояка, еще более грубый и энергичный, чем Ожеро, говорил о нем маршалу д’Орнано в 1815 году, когда они вместе

поднимались по лестнице в Тюильрийском дворце: «Мой милый, этот человек производит на меня такое обаяние, в

котором я не могу отдать себе отчета, и притом до такой степени, что я, не боящийся ни Бога, ни черта, приближаясь

к нему, дрожу, как ребенок; и он бы мог заставить меня пройти через игольное ушко, чтобы затем бросить меня в

огонь».

Наполеон оказывал такое же точно обаяние на всех тех, кто приближался к нему.

Сознавая вполне свое обаяние. Наполеон понимал, что он только увеличивает его, обращаясь даже хуже, чем с конюхами, с теми

важными лицами, которые его окружали и в числе которых находились знаменитые члены Конвента, внушавшие некогда страх Евро-

пе. Рассказы, относящиеся к тому времени, заключают в себе много знаменательных фактов в этом отношении. Однажды в государ-

ственном совете Наполеон очень грубо поступил с Беньо, с которым обошелся, как с неучем и лакеем. Достигнув желаемого дейст-

вия, Наполеон подошел к нему и сказал: «Ну, что, большой дурак, нашли вы, наконец, свою голову?» Беньо, высокий, как тамбур

мажор, нагнулся очень низко, и маленький человечек, подняв руку, взял его за ухо, «что было знаком упоительной милости, — пишет

Беньо, — обычным жестом смилостивившегося господина». Подобные примеры дают ясное понятие о степени низости и пошлости, вызываемой обаянием в душе некоторых людей, объясняют, почему великий деспот питал такое громадное презрение к людям, его

окружавшим, на которых он действительно смотрел, лишь как на пушечное мясо.

Даву, говоря о своей преданности и преданности Маре Бонапарту, прибавлял: «Если бы император сказал нам обоим:

«Интересы моей политики требуют, чтобы я разрушил Париж, и притом так, чтобы никто не мог из него выйти и бе-

жать», — то Маре, без сомнения, сохранил бы эту тайну, я в том уверен, но, тем не менее, не мог бы удержаться и вывел

бы из Парижа свою семью и тем подверг бы тайну опасности. Ну, а я из боязни, чтобы никто не догадался об этой тайне, оставил бы в Париже свою жену и детей».

Надо иметь в виду именно эту удивительную способность Наполеона производить обаяние, чтобы объяснить себе его

удивительное возвращение с острова Эльбы и эту победу над Францией одинокого человека, против которого выступи-

ли все организованные силы великой страны, казалось, уставшей уже от его тирании. Но стоило ему только взглянуть на

генералов, присланных для того, чтобы завладеть им, и поклявшихся им завладеть, и все они немедленно подчинились

его обаянию.

«Наполеон, — пишет английский генерал Уолслей, — высаживается во Франции почти один, как беглец с маленького

острова Эльбы, и в несколько недель ему удается без всякого кровопролития ниспровергнуть всю организацию власти

во Франции, во главе которой находился ее законный король. Существуют ли случаи, где личное превосходство челове-

ка проявлялось бы более поразительным образом? В продолжении всей этой последней его кампании можно ясно ви-

деть, какую власть он имел над союзниками, заставляя их следовать его инициативе, и как мало было нужно, чтобы он

их раздавил окончательно».

Его обаяние пережило его и продолжало увеличиваться. Благодаря именно этому обаянию попал в императоры его

безвестный племянник. Наблюдая затем, как возрождается его легенда, мы можем убедиться, насколько еще могущест-

венна его великая тень. Обращайтесь дурно с людьми сколько вам угодно, убивайте их миллионами, вызывайте нашест-

вия за нашествиями, и все вам будет прощено, если вы обладаете достаточной степенью обаяния и талантом для под-

держания этого обаяния.

Я привел тут совершенно исключительный пример обаяния, но необходимо было указать именно на такой случай, чтобы происхождение великих религий, великих доктрин и великих империй сделалось нам понятным. Генезис всего

этого неясен, если не принять во внимание могущественную силу обаяния.

Но обаяние основывается не исключительно на личном превосходстве, на военной славе или религиозном страхе.

Оно может иметь гораздо более скромное происхождение и все-таки быть весьма значительным. Наш век указывает нам

много таких примеров. Одним из самых разительных является история знаменитого человека (Лессепса), изменившего

вид земного шара и коммерческие сношения народов, отделив два континента. Он успел в своем предприятии не только

вследствие громадной воли, но и вследствие обаяния, которое он имел на всех окружающих. Чтобы победить почти

всеобщее недоверие, ему надо было только показаться. Он говорил несколько минут, и, благодаря его очарованию, про-