Как часто бывает, устранять беспорядок пришлось не тому, кто за него в ответе. Я находился, так сказать, в позиции силы. Это было требование закона – совершенно правильное, – чтобы тюрьма всегда имела медицинскую страховку. Я мог бы пожаловаться на администратора и запросить тройную оплату, но я просто согласился выполнить эту просьбу, не поставив никаких условий.
Я вовсе не желал заставлять дежурного коменданта ежиться от неловкости или упрашивать. Вместо этого я предался восхитительному греху гордыни – втайне радуясь тому, какой же я приличный человек, как же развит во мне дух служения обществу. Я без лишний суеты поднял эстафетную палочку, которую уронил другой врач (я его, кстати, так и не видел: администратор посчитал, что в личной передаче полномочий нет необходимости).
Впрочем, я уже тогда попытался задуматься: какие же причины побудили больничного администратора устроить это столь странным образом? (Потом я еще не раз предпринимал попытки в этом разобраться.)
Речь явно не могла идти о необходимости сэкономить средства. И об улучшении качества медицинских услуг, вероятно, тоже: даже он не мог бы предположить, будто непроверенный специалист без опыта лучше человека по меньшей мере достаточно компетентного, который мог бы улучшить качество услуг. Я мог вообразить лишь одно объяснение – инстинктивную неприязнь ко мне (быть может, современные управленцы хорошо умеют распознавать тех, кто от них не в восторге). Но и эту причину я отверг: кто станет платить 15 тысяч фунтов за нечто совершенно бессмысленное, к тому же требующее привлечения ничего не подозревающей третьей стороны? Должно быть, существовала административная причина, но он был выдвинут на более высокий уровень в пенитенциарной администрации, и теперь в его ведении находится несколько тюрем.
Фредерику Бастиа наверняка понравился бы и еще один пример современного менеджмента.
Страховая компания направила ко мне на освидетельствование одного молодого человека. Незадолго до этого он оформил страховку на случай хронического заболевания – с весьма умеренными страховыми взносами (так как он был здоровый юноша, находившийся в хорошей физической форме). Вероятно, тут имеет смысл упомянуть, что те два знакомых мне убийцы, которые совершили свое преступление ради страховых выплат (как уже отмечалось, я встретил на своем веку всего двух таких убийц), незадолго до этого убедили своих будущих жертв повысить сумму оговоренной страховой премии в десять раз. Конечно, при этом пропорционально возрастали и страховые взносы, но эти преступники не ждали, чтобы жертва успела сделать так уж много взносов на этих новых условиях: они довольно быстро нанесли удар. Такое поведение послужило бы одним из ключей к раскрытию убийства даже для простодушного доктора Ватсона.
И что же? Вскоре после оформления страховки нашего здорового и спортивного юношу сразил недуг под названием «синдром хронической усталости». Здесь не место перечислять возможные причины этого синдрома (или поведенческого паттерна): одни полагают, что это хронические последствия какой-то таинственной вирусной инфекции, другие же – что это одна из современных форм того, что в XIX веке именовали неврастенией.
Так или иначе, этот синдром характеризуется состоянием крайней измотанности, наступающим при проявлении малейшего усилия, и может длиться много лет, порой даже всю жизнь. Не существует лабораторных тестов на это заболевание. Более того, диагностике даже
Страховая компания, с которой юноша заключил договор, признавала синдром хронической усталости такой же болезнью, как все прочие. Тут незачем обсуждать, была ли она обязана это делать и имела ли она какой-то выбор. Она признавала этот синдром обычной болезнью – и направила ко мне этого молодого человека, чтобы я определил, удовлетворяет ли он критериям, необходимым для постановки такого диагноза.
В сущности, тут все сводилось к списку определенных признаков: если в нем стоит достаточное количество галочек, значит, у юноши есть этот синдром и он имеет право на получение страховых выплат от компании (быть может, до конца своих дней, а ведь не исключено, что он проживет еще лет шестьдесят или даже больше).