Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Она признала, что, может быть, немного переборщила, наказывая мальчика, но он упорно ее не слушался и не делал домашнее задание (во всяком случае так, чтобы она осталась удовлетворена). Казалось, ее не огорчает, что она лишилась материнских прав. Она все равно верила в дисциплину и в то, что сына следовало наставить на путь истинный. Что же касается потери глаза — ну у него же есть другой, так что зрение он не потерял, и потом, несчастья преподают важный урок.

Все это выглядело весьма необычно (можно было бы сказать, что эта позиция находится на самом краю некоего условного спектра мнений), но это не было сумасшествием в том смысле, который судья и я имели в виду. После двух часов беседы я был совершенно уверен: если в ее мозгу и блуждают какие-то безумные идеи, я не сумел их выявить. Поэтому я отступился — и попрощался с ней.

Она встала, чтобы уйти. По пути к двери она повернулась и благословила меня во имя Святого Духа.

— Значит, у вас есть полномочия меня благословлять? — спросил я.

И тут плотину прорвало. Полился поток религиозного бреда. Оказывается, избивая и ослепляя сына, она проделывала это, дабы изгнать из него дьявола. Последовала душераздирающая история о том, как дьявол обосновался внутри у ее сына и никак не желал его покидать — несмотря на все наказания, которым она годами подвергала своего отпрыска. Сын наверняка ужасно страдал как физически, так и душевно: ему приходилось выслушивать ее разглагольствования; уверения в том, что он — отродье дьявола, и так день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем. Он даже не мог кому-нибудь рассказать о том, что ему приходится переносить, — и из страха мести, и из-за своей преданности матери. По сути, он жил в какой-то домашней Северной Корее, и атмосфера безумия стала для него нормой. Бедный мальчик! Человеческие существа могут быть несгибаемыми и стойкими, если им позволят такими быть, но их также можно сделать хрупкими на всю жизнь. Когда в дальнейшем он будет оглядываться на свое детство — что он вспомнит, кроме этих ужасов? Как поступит государство, вынужденное оторвать его от матери? Предложит ему минимально возможное убежище, где он столкнется с равнодушием (как часто бывает в таких случаях), или же найдет какую-то сострадательную душу, которая бы заботилась о нем? Уж я-то знаю, на какой исход я бы поставил. И потом, не все можно исцелить или компенсировать состраданием.

Что касается матери, то я сочувствовал ей, хотя она и совершила ужасное злодеяние. Для нее сумасшествие стало настоящим вторжением, какой-то чужеродной силой, которая подчинила ее себе: это было что-то вроде одержимости демонами. Думаю, без этого сумасшествия она была бы хорошим человеком, со множеством хороших качеств.

В ее религиозной экзальтации (она верила, что является пророчицей и лишь выполняла заветы Господа, уничтожая глаз своего сына) проступали очертания целой жизни, полной унизительных несчастий. Я отчитался перед судьей (который наверняка порадовался собственной зоркости), и он направил ее в больницу на лечение. Если бы это лечение прошло успешно, оно избавило бы ее от бредовых идей, и она осталась бы просто женщиной, ослепившей своего сына в угоду безумным верованиям и разрушившей его детство. Если бы она прозрела, то поняла бы, какую катастрофу вызвала, и увидела бы свою экстатическую жестокость. Возвращение ее рассудка в нормальное состояние (если этого удалось бы добиться) следовало осуществлять очень тактично и следуя не готовым формулам, а интуиции; между тем именно умение действовать интуитивно в наших медицинских службах уничтожается.

Бедная женщина окажется на попечении длинной череды «специалистов по психическому здоровью», каждый из которых попросит ее поведать о том, что она совершила, и в этом будет столько же желания (или способности) помочь ей, сколько и страстного (но праздного) любопытства или даже садизма. К ее вере в то, что Господь давал ей прямые наставления, окружающие всегда будут относиться в лучшем случае снисходительно, а в худшем — презрительно.

Помню, однажды я посещал мужчину средних лет в его сравнительно комфортабельном жилье. Прежде у него была многообещающая карьера. К несчастью, затем у него возникли параноидальные бредовые идеи, и он годами полагал, что находится в центре всемирного заговора. Он верил, что за ним постоянно наблюдают некие правящие миром силы и что они с самого начала вынесли ему своего рода смертный приговор.

На каминной полке у него стояла фотография миловидной женщины лет тридцати с чем-то и двух хорошеньких девочек.

— Кто это? — спросил я у него.

— Жена и дочки. Я их пятнадцать лет не видел.

Их отпугнуло его помешательство. Жена ушла из соображений самозащиты — и ради детей (она забрала их с собой). Вероятно, потом она снова вышла замуж. Возможно, кто-нибудь обвинит ее в том, что она вот так совсем бросила мужчину из-за болезни, в которой он не повинен. Однако, быть может, постоянный контакт лишь продлил и углубил бы их мучения.