Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Полицейские желали знать, в состоянии ли он участвовать в допросе. Они не хотели, чтобы защита заявила, будто его допрос проходил неподобающим образом.

Вместе со студентом я провел его в свой кабинет (полицейские предварительно удостоверились в том, что задержанный не сможет оттуда сбежать). Это был молодой ганец, нелегальный иммигрант. Тот факт, что он из Ганы, сразу расположил меня в его пользу. Все мои знакомые ганцы были весьма приятными людьми. Но от него исходил запах засохшей и подсыхающей крови: этот запах безошибочно определяют все, кому он знаком.

Как выяснилось, это кровь его подружки — вернее, покойной подружки. Несколькими неделями ранее он познакомился с ней в Лондоне, где перед этим отыскал себе и работу, и жилье: нешуточное свершение. Это была девушка ямайского происхождения; познакомились они в пабе. Их отношения развивались стремительно, и вскоре она пригласила его пожить с ней в нашем городе (в Лондон она заехала лишь ненадолго).

К тому времени он успел влюбиться в нее, поэтому согласился бросить все и поехать с ней. Однако всего через несколько недель она устала от него и решила, что хочет вновь съехаться со своим бывшим любовником, с которым сравнивала его (не в пользу ганца) и которому звонила прямо при ганце, насмехаясь над меньшими сексуальными способностями последнего.

А потом, в то самое утро перед убийством, она велела ему немедленно убраться из ее квартиры. Он умолял дать ему хоть какое-то время: ему некуда было податься, у него не было работы, у него почти не было денег и этот город был для него совершенно чужим. Но ее все это не тронуло — она упорно настаивала на своем. Она твердила, что он должен поскорее уйти, так как ее бывший партнер в этот же день вселяется обратно к ней. Уж он-то, в отличие от ганца, будет ее удовлетворять как следует.

Подобно убийце, описанному выше, он схватил кухонный нож (когда-нибудь некая добрая душа призовет запретить такие ножи) и пырнул ее, однако нельзя сказать, что ганец напал на нее в приступе бешенства. Затем он тотчас же вызвал полицию.

Его ужаснуло и ошеломило то, что он натворил. Она дразнила его, относилась к нему как к игрушке, ее не волновала ненадежность его положения. У него было все хорошо (по скромным меркам), пока он не встретил ее, а потом она выкинула его, словно использованную салфетку. Он не упоминал о своем чувстве унижения напрямую, иначе снова испытал бы унижение. Но он знал, что совершил нечто чудовищное, и теперь лишь безучастно глядел в пол.

Хотя он всего час назад убил человека, он держался мягко, обходительно и любезно — как я заподозрил, причиной тому была глубоко укоренившаяся привычка, а не какое-то желание подольститься. В иных обстоятельствах с ним было бы очень славно познакомиться: он явно отличался немалым обаянием.

Я сказал полицейским, что он в состоянии участвовать в допросе, и они его увели. Мой студент, молодой и невинный выходец из средних сословий, все это время хранил задумчивое молчание. Это стало его первым погружением в трагические превратности человеческой жизни. Я так и видел, как он у меня на глазах мужает.

После той беседы он перестал быть тем наивным юношей, каким был раньше. В человеческом существовании ему открылись бездны, о которых он прежде не подозревал. Для него это стало подлинным «обучающим опытом» (если воспользоваться модным современным выражением). Он вырос буквально за час.

Вопрос о неправомерном полицейском допросе возник и в другом деле. Студента арестовали возле ночного клуба (одной из этих громадных пещер, где молодежь предается социальному конформизму под видом бунта) и обнаружили у него больше амфетаминового наркотика (3,4-метилендиоксиметамфетамина, или МДМА, или экстази), чем он мог бы пожелать иметь для личного пользования. Поэтому полиция тут же предъявила ему обвинение в хранении наркотика с целью сбыта; в том, что он наркоторговец, а не только наркопотребитель. Он все это признал — в ходе допроса, который полицейские провели сразу же после задержания.

Но впоследствии он заявил о своей невиновности — на том основании, что во время первого допроса сделал свои признания, находясь под воздействием наркотика. Теперь он отказывался от этих показаний. Сторона обвинения направила мне запись первого допроса, спрашивая, есть ли в ней что-то указывающее на наркотическое опьянение, вызванное амфетамином или каким-то другим наркотиком.

Запись допроса также отправили эксперту, привлеченному стороной защиты, — врачу, который (как я позже узнал) являлся видным борцом за полную легализацию других наркотиков. В его отчете утверждалось: ничто в записи беседы не исключает возможности того, что в это время молодой человек находился под воздействием наркотиков.

А что, собственно, могло бы исключать такую возможность?