Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Система уголовного судопроизводства не должна походить на восточный базар, где торговец и покупатель торгуются о цене, которую нужно заплатить. Это плохо для обеих сторон. Я знавал адвокатов, поощрявших или уговаривавших своих невиновных подзащитных, чтобы те согласились с незначительным обвинением, тем самым побыстрее покончив со всем этим делом и избежав возможности осуждения по более серьезному обвинению. И я не раз видел, как сторона защиты принимает раннее признание вины в более мелком преступлении, хотя обвиняемый явно виновен в более тяжком. Правосудие не состоит в том, чтобы признавать вину некоторых людей в большем, нежели они совершили, а некоторых — в меньшем, чтобы условный среднестатистический приговор был «приблизительно справедлив». Человек должен быть оправдан судом, если он не совершил преступления, и осужден, если доказано, что он совершил преступление, — ни больше ни меньше.

Существует два довода в пользу системы досудебных сделок и добывания быстрых признаний вины.

Первый аргумент: она ускоряет (а значит, «улучшает») правосудие, ибо быстрота (не путать с безрассудной стремительностью) — один из элементов идеального правосудия. В этом явно что-то есть. Никто не хочет загромождать суды безнадежными делами, когда адвокаты обвиняемого упорно бьются до последнего (помимо всего прочего, это еще и сопряжено с огромными финансовыми расходами). Какой вес придавать этому доводу? Это вопрос личного суждения, так как здесь мы не имеем дело с каким-то фактом, который можно точно установить.

Второй аргумент выглядит менее убедительно. Сравнительно быстрое признание вины воспринимается как аналог раскаяния, а раскаяние считается признаком того, что вероятность рецидива будет ниже.

Обе составляющие этого довода кажутся мне сомнительными. О раскаянии человека не следует судить по какому-то признанию, из которого он извлекает очевидную выгоду. В любом случае не существует способа доказать искренность раскаяния человека, а связь между раскаянием (пусть даже искренним) и вероятностью повторного совершения преступления вовсе не прямая. Всякий раз, когда я выхожу из себя, я искренне в этом раскаиваюсь, однако я бы не хотел утверждать, что в результате я больше никогда не стану терять самообладание, даже если мое раскаяние каким-то образом удлиняет интервалы между такими поступками. Раскаяние в преступлении не равнозначно гарантии того, что обвиняемый никогда больше не совершит аналогичного преступления. Да и в любом случае человека следует наказывать за то, что он совершил, а не за то, что он может совершить в будущем.

За годы работы в тюрьме я постепенно менял точку зрения на эту проблему, пока не столкнулся (в теории — да и на практике, насколько это было для меня возможно) с системой условно-досрочного освобождения (УДО), которая по сути своей произвольна и несправедлива.

Еще на заре моего тюремного периода я совершил одну колоссальную ошибку. Человек, находившийся в предварительном заключении (его обвиняли в опасном акте насилия), стал рисовать в своей камере. Как часто бывает с узниками, которые пристрастились к изобразительному искусству, рисунки у него получались тревожащими, леденящими кровь, ужасными по выбору тем. Несколько раз он изображал человеческое глазное яблоко, проткнутое кинжалом. Поскольку до попадания за решетку он нанес одному человеку серьезную травму глаза, я отправил копию рисунка судье, который вел его дело, — как бы намекая, насколько опасен этот заключенный. На первый взгляд такое действие может показаться разумным, однако на самом деле оно таковым не было, к тому же оно являлось не только ошибочным, но и несправедливым.

Начнем с того, что я не мог указать на какие-либо реальные доказательства (кроме относящихся к категории «логично предположить, что…» — хотя эти предположения зачастую не оправдываются) того, что рисование картинок, связанных с насилием, несомненно, сопряжено с соответствующим поведением. Если бы такие «доказательства» и существовали, они были бы чисто статистическими по своей природе.

Допустим, 80 % заключенных, которые рисуют подобные картинки (кстати, тут сразу же возникла бы проблема: что считать картинками, подобными тем, которые рисовал этот арестант), в течение года после выхода на свободу совершили еще одно преступное деяние, связанное с насилием. Как судья может поступить с такой информацией, если он ее получит (во всяком случае если он судит справедливо)? Отправив судье копию картинки, нарисованной узником, я как бы просил дать ему более длительный срок, нежели в том случае, если бы судья не получил эту картинку (иначе зачем ее посылать),

— поскольку заключенный опаснее, чем казалось.