Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Однако это было бы, по сути, равнозначно требованию посадить человека в тюрьму не за то, что было доказано при отсутствии разумных сомнений, а за то, что с 80 %-ной вероятностью могло бы произойти в какой-то момент будущего (при этом оставался 20 %-ный шанс, что этого не произойдет). Почему бы тогда не посадить за решетку кого-нибудь, кто вообще еще не совершил никаких правонарушений, зато можно показать, что с 80 %-ной вероятностью он может совершить жестокое преступление в будущем?

В мои обязанности входила и подготовка отчетов о заключенных для комиссии по УДО. От меня ждали рассуждений о будущей опасности того или иного арестанта, имеющего право подать прошение об УДО, но вскоре я отказался это делать. Я счел это неэтичным: даже если бы оказалось, что я рассуждал точнее, чем можно ожидать (обычно все мы при этом способны угадать правду лишь случайно), или точнее, чем все другие оценивающие, все равно это была профанация. Человека, которого я счел безобидным (или относительно безобидным), выпустили бы раньше, чем того, кого я посчитал опасным, но такая система, по сути, сводится к вынесению наказания за преступления, которых человек еще не совершил.

По процедуре УДО не выпускали ни одного заключенного, который не признал бы своего преступления. Вероятно, большинству этот подход может показаться «интуитивно верным». Но как насчет тех, кто упорно твердил о своей невиновности после осуждения? Ведь по меньшей мере некоторые из них (с учетом самой природы человеческих институтов, не застрахованных от ошибок) делали это с полным правом, ибо и в самом деле были невиновны, а суд вынес им приговор несправедливо.

Я заметил, что некоторые убийцы, много лет отрицавшие свою вину в преступлениях, за которые их осудили, все-таки делали признание с приближением того времени, когда их могли бы выпустить по процедуре УДО. Возможно, они действительно наконец признавались в содеянном. А может быть, это было неискреннее признание — просто с целью пораньше выйти на свободу. Не сделай они такого признания, они могли бы провести за решеткой еще много лет — зачастую столько же, сколько они уже просидели.

Система УДО поставила по-настоящему невиновного перед чудовищной дилеммой: ведь признание, сделанное кем-то, кто уже осужден, было бы трудно или вообще невозможно отозвать (во всяком случае хоть с какой-то надеждой на то, что вам поверят). В то же время из этого следует: если человек упорно настаивает на своей невиновности (несмотря на очевидные преимущества признания вины), это еще не значит, что он действительно невиновен (хоть я и подозревал, что в ряде таких случаев люди говорили правду). Проведя много лет в тюрьме, заключенный может настолько пропитаться ее духом («институционализироваться»), что он будет почти страшиться выхода на свободу; кроме того, для него может быть важнее поддерживать иллюзию своей невиновности — и ради себя самого, и ради своих родных.

Кроме того, система УДО предполагает и поощряет не только признание вины, но и раскаяние.

Но чувство раскаяния невозможно наблюдать извне, поэтому можно вознаграждать лишь его выражение, а оно мало чего стоит. Разумеется, всякий, кто выслушивает проявления раскаяния или наблюдает их, может составить собственное мнение о степени их искренности — и о том, насколько соответствует внутренней реальности эта внешняя форма. Но ведь каждый из нас, наверное, хоть раз в жизни был в театре и оказывался захвачен целым спектром человеческих эмоций, сыгранных очень убедительно.

Таким образом, система УДО награждает людей не за какое-то похвальное или желательное внутреннее состояние, а (по крайней мере в принципе, «потенциально») за актерские таланты — и наказывает за их отсутствие. Опять же, если бы даже наша способность отличать фальшивое раскаяние от искреннего была гораздо лучше (то есть не ограничивалась бы случайным угадыванием правды) — допустим на минутку, что раскаяние можно четко разделить на истинное и фальшивое, хотя на самом деле это не так, — мало кто из нас заявил бы, что эта наша способность приближается к стандарту вынесения суждений, не допускающих разумных сомнений.

Иными словами, если мы предоставляем УДО одним и отказываем в нем другим, руководствуясь основаниями, которые по сути своей весьма шатки, это означает произвольную раздачу наказаний, а ведь одна из целей закона — исключить такую практику. Наказание всегда должно быть определенным, даже для очень скверных людей.

Система УДО — проявление логократии (владычества слов — и тех, кто либо живет ими, либо хорошо умеет ими манипулировать). Но слова, как говорил Гоббс, это игральные фишки умных людей и деньги дураков. Кроме того, они — деньги всяких жуликов, а также разного рода недобросовестных администраторов, а еще — карьеристов и диктаторов. Похоже, мы забыли (а может, никогда и не помнили), как Кент предупреждает старого короля Лира, чтобы тот не принимал слова за чистую монету: