Психология войны

«Я приношу глубочайшие извинения писателям, журналистам-казахам, которые сейчас заняты конструированием большого агрегата для человеческой души, созданием крупного, объемного, капитального художественного произведения (которого мы до конца войны, по всей вероятности, не увидим), что этим письмом я вмешиваюсь в их дела, отвлекаю их внимание.　

Но я, как руководитель более чем тысячи вполне сложившихся человеческих душ, ныне находящихся в рядах солдат Отечественной войны, испытывающих на себе все тягостные испытания, лишения и переживания ужасов войны и переживания радости боевого подвига и радости победы, душой, сердцем и телом, физически, морально и нравственно терпящих духовный голод, видя, испытывая и чувствуя эти явления большого боевого коллектива, по долгу службы — я вынужден это сделать.　Мне подсказывают моя совесть, моя честь, мой долг.　

Я пишу не для того, чтобы передать вам горячий привет от бойцов и командиров 8-й гвардейской стрелковой дивизии — на это я не уполномочен.　

Также пишу не для того, чтобы дать интервью любопытным журналистам о боевых эпизодах на нашем участке фронта — на это тоже не имею полномочия.　

Я пишу для того, чтобы вам всем заявить претензии бойцов, которые нахожу справедливыми лично с моей точки зрения. Надеюсь, что вы с достоинством литератора, хладнокровно, по-деловому, выслушаете эту маленькую неприятность, каковую я ниже преподнесу на резком, грубом, неотшлифованном своем солдатском языке, рассчитывая на ваше снисхождение, благодушно прошу простить меня — отвыкшего говорить изящно, деликатно и дипломатично. Ведь для этого нужно время, которым не располагаю, лучше короче, хотя топорно, но о деле, о службе — буду писать.　

В переживаемые нами суровые дни Великой Отечественной войны наш народ, наш советский тыл воинам Красной Армии дают все необходимое для боя и для победы.　

Как оружие, так и обмундирование в ходе боев изнашивается, а наши техники, мастера нам своевременно ремонтируют оружие; портные и сапожники чинят, штопают, накладывают заплатки на нашей износившейся экипировке, производят обыкновенный мелкий и текущий ремонт, тем самым предохраняя бойца от сырости, непогоды и ветра, продлив своевременным ремонтом срок носки, т. е. заставляют кожу и хлопчатобумажный материал честно и до предельной возможности служить народному, нашему общему делу с большой пользой.　

Дух наших бойцов и командиров в борьбе крепок, как гранит. Ненависть к заклятому врагу горит в сердце каждого из нас. Но душа солдата тоже имеет свойство изнашиваться — солдат не камень, не сталь, не стекло, а человек, обыкновенный человек со всеми человеческими достоинствами, чувствами и слабостями, присущими каждому.　

Он не только постоянно проявляет отвагу^ мужество, героизм, но и в минуты душевной невзгоды проявляет и слабодушие и слабоволие. Многим удается самим перебороть эту напавшую на него слабость и взять себя в руки. Другим товарищи помогают. Третьих командир и политработники ободряют. Одним словом, тоже понемножку ремонтируются, оттачиваются, как лезвие боевого клинка и боевого штыка для завтрашнего боя, дается нужный закал некоторым ослабевшим в огне боев.　

Боец — живой человек. Он грустит о жизни, о любви, он жаждет ласки и нежности любимой, чудного лепета маленького, забавного карапузика сына или кудрявой малюсенькой дочки — он муж, он отец!　

Он трепещет от радости боевого подвига, радости любви, радости отцовского чувства, восхищается красотой природы. Нежно любит вдыхать приятный аромат цветов. Приятно ощущает тепло яркого, солнечного, сияющего дня. Он с любовью смотрит в голубое, безоблачное звездное небо ночью. Это жизнь, он — живой человек.　

Он плачет, и плачет горько, опуская в могилу тело убитого боевого товарища. Он злится, нервничает, грустит, печалится, обижается на невнимательность близких людей, друзей и хороших товарищей.　

Порой он устает физически и духовно: в голову лезут разные мысли, которые мешают, кусают, пристают, сверлят, точат, пилят и назойливо трут до крови, тяжело давят на тело и душу.　

Я не рядовой боец, но тоже солдат, и все это я испытал, видел, слышал и недавно был свидетелем такого разговора в блиндаже.　

Чтобы разогнать эти мысли и во время 10—15-ти минутной передышки забыться, боец из вещевого мешка вынимает книжку и читает ее оглавление.　

— Ах! О войне. Как в окопе, в сыром и полумрачном блиндаже живется, — разговаривая сам с собой, швыряет книгу вон, пустив по адресу автора настоящий мат, — он думает, что я не знаю — я только что оттуда.　

Снова копается в мешке. Вытаскивает в потрепанной обложке маленькую книжечку и говорит, рассматривая ее:　

— Дорогой Антон Павлович. Здравствуй, дорогой мой доктор, — рука у него дрожит, жадно читает коротенькие рассказы Чехова. Его глаза постепенно ласково пробегают строки за строками, его обветренное морщинистое лицо приятно вздрагивает и в углах потрескавшихся губ появляется улыбка, и он, прихлопнув ладонью по колену, почти безумно хохочет.　

Он протянул книжку товарищу, удивленному его неожиданным смехом:　

— На, почитай… вот это место, — указывает он пальцем.　

Опять роется в мешке… радостно говорит:　

— Золотой Александр Сергеевич, генералиссимус русской поэзии и словесности. Очень и очень, от души рад вас встретить в этом блиндаже. Добро пожаловать. С нами вместе воевать пришли, землю русскую защищать? Пожалуйста, пожалуйста. Рад иметь такого боевого друга, как вы…　

В это время замполитрука приносит газеты. Боец берет «Социалистик Казахстан». Видно, что-то ища, пробежав страницу, разочарованно отдает обратно, приговаривая:　

— Опять «помощь фронту». Вся газета исписана. Конечно, я не против, нужно, и, безусловно, нужно печатать, но не на всех четырех страницах… Для души-то что-нибудь напечатали бы, — тяжело вздохнув, — ох, редактор, редактор! Души у тебя, братец, нет. Все равно, как мой пулемет — «так, так, так» — твердишь и твердишь, без конца и края: «война, война, война»… Конечно, война, я отрицаю, что ли? Факт, уже полтора год налицо. Сухарь ты ржаной, брат, хоть обижайся, но все равно говорю — сухарь! Без вкуса о войне пишешь, в военной кулинарии, к сожалению, мало разбираешься.　

— На… «Красная Звезда», — протягивает помполит.　

— Давай, что хорошего пишут, — берет и читает…　

— А! Илюша! Илюшенька, Эренбургушка! О　чем ты мне хочешь сегодня рассказать? — читая, кивает головой: — Правильно, брат, правильно говоришь… Умный ты мужик оказался. Вчера командир о тебе говорил: «Илья Эренбург — наводчик, снайпер, солдат — метко из пера стреляет», а я просто, по-своему, по-дружески скажу: «Ты — мой мелкий сапожник, искусный портной, каждый день то заштопаешь, то гвоздичек прибьешь моей душе. Молодец, хорошо производишь мелкий ремонт»!　

На третьей странице, увидев стихи, восклицает:　

— Костя Симонов! Ты тоже здесь, солдат лирики… хорошо о сердечных делах пишешь, хорошо!　

— А Абая мы совсем забыли, — говорит другой боец.　

— Да, приятно было бы поговорить со стариком, уму-разуму поучиться у него.　

— Ведь он неплохой вояка, — отвечает первый боец, — но, знаешь, молодой человек, он, Абай, не виноват, он с удовольствием повоевал бы вместе с нами. — Разведя руками и поморщив лоб, продолжает:　

— Понимаешь, случилось несчастье, говорят, что на старика в Алма-Ате домашний арест наложили и редактор издательства до конца войны к нам его не намерен отпускать, а после войны он старика вам в трех томах хочет представить.　

— Можно же отдельные стихи Абая печатать для фронта, отдельными брошюрами, — говорит третий боец.　

— Нет, — раздраженно отвечал ему первый, — нет говорю, ты понимаешь, что нельзя, говорят… говорят, что на этого старика истрачено много бумаги (потому что он раньше всех казахских писателей печатался), а фонд издательства предназначен молодым писателям и поэтам, которые сейчас учатся выводить буквы нового алфавита. Понял?　

— Довольно, — басом произносит ефрейтор, — давайте я вам лучше вслух прочту «Алексей Куликов, боец…» Бориса Горбатова, он простого солдата хорошо знает и боец в центре его внимания, потому и хорошо пишет. Слушайте…　

Такой диалог — не моя выдумка, а на самом　деле и в действительности имел место в блиндаже.　

Я передаю его со всеми подробностями и умышленно не называю имена бойцов, во избежание разжечь огонь раздора между вами и этими простыми честными бойцами…　

Я считаю, что товарищи бойцы правы и, не будучи ни литератором, ни издателем, ни редактором и ни цензором, передаю вам без всякой корректуры слова моих боевых друзей. Правда, они еще обижались на Мухтара, Сабита, Габита, Абдильду, которых они прежде глубоко уважали, а сейчас по их адресу тоже наговорили разные неприятности, но их я, за неимением времени, не записал (за что прошу их извинить меня), а обещал бойцам написать им письмо, чтобы они в ближайшее время написали для фронта коротенькие, содержательные, простые рассказы и стихи.　

Теперь немного от своего имени. Под впечатлением изложенного выше разговора я позволю себе задать вам следующие общие вопросы.　

Казахов-бойцов на фронте Отечественной войны не менее, чем сотни тысяч. Многие и многие из них не владеют русским языком. Вас, литературных бойцов и командиров (к сожалению, не идущих в ногу с военным и трудовым фронтом), я спрашиваю:　

1. Кто из вас из какой части и к какому роду оружия (поэзия, проза, драматургия и т. д.) литературного фронта принадлежит? И что эта часть и род оружия и вы, как солдат, делаете для военного и трудового фронта?　

2. Кто из вас подарил солдату хотя бы подснежник, лепесток, дикорастущий тюльпан, не говоря о культурной розе и целом букете из цветов, которые предоставили бы бойцу радость и вдыхал бы он приятный аромат поэзии?　

3. Кто из вас рассказал солдату юмористический рассказ, вызывающий хотя бы улыбку на его суровом лице, не говоря о смехе, хохоте, столь необходимом для солдатской души и для победы, как пуля, штык и прочее оружие?　

4. Кто из вас написал полный горечи, народного горя, гнева, ненависти к врагу трагедию войны,　очерк (или как там у вас называется в литературе), разжигающий душу бойца пламенем ненависти, призывающий его к беспощадной мести, мщению злом за зло, смертью за смерть и кровью за кровь?　

5. Кто из вас отшлифованным, сжатым, простым, понятным, полным художественной силы, доходчивым до бойца языком, написал о жизни, счастье, любви, о семье, о совести, о чести, о славе, доблести, отваге, напоминающем бойцу о всем человеческом достоинстве, гордости и чести, способствующим перебороть чувство страха, ограждая себя от чувства стыда, низости и позора?　

6. Кто вам сказал, что солдат идет в бой умирать? Ложь! Солдат идет в бой не для того, чтобы умереть, он, как и вы, любит жизнь и за нее идет в бой.　

7. Кто вам сказал, что страха нет? Страх есть, он вездесущ и присущ каждому живущему. Чувство страха преодолевается сознанием, глубоким сознанием чувства долга и благородства. Кто вам дал право скрыть этот факт в человеческих чувствах, не описать его правдиво, наглядно, заклеймить позором и проклятьем труса и паникера, малодушие и шкурничество?　

8. Кто сказал вам, что героизм — дар природы? Нет! Героизм не есть дар природы, а результат сознательного воинского воспитания и принуждения себя сознательно идти на опасности, откуда брызжет смертью, ободренный возвышенным благородным чувством гражданина для выполнения священного долга перед Родиной.　

9. Кто дал вам право не отдать должное совершенному солдатом подвигу, отваге, а марать бумагу художественной размазней, преуменьшив или преувеличив, по воображению писателя, действительный правдивый факт, красочную историческую действительность, показать во весь рост полновластного офицера и кроткого солдата?　

10. Кто дал вам право некоторые хорошие произведения русских писателей построчно; по абзацам переводить на казахский язык (никому не понятный — русские слова произносить по-казахски), а не заставить автора заговорить свободным, доступным, понятным казахским языком, по сути　и содержанию оригинала с такой же силой, как и на русском языке?　

11. Кто дал вам право занять выжидательную позицию до конца войны, не писать, а собирать пока случайные материалы и сидеть в литературной засаде?　

12. Кто позволил некоторым ефрейторам литературы командовать полком и дивизией литературного фронта?　

13. Кто наложил домашний арест на старика Абая, его лирику, его гений, его мудрость, и не позволяет ему маленькими брошюрами прийти на фронт?　

14. Кто наложил запрет выезда на фронт народной мудрости, сказки, юмора, сильных и доходчивых, воинственных, почти суворовских народных поговорок отдельными брошюрами?　

15. Кто дал право не держать постоянно и глубоко мудрого Джамбула в курсе событий, дать этому сильному агрегату мудрости «простой», прикрепив к нему неграмотного, невежественного, читающего русскую газету по слогам, секретаря, тем самым законсервировав старика в бурные дни Отечественной войны?　

16. Кто вам дал право оставлять без внимания, (почти) без газет и без литературы сотни тысяч бойцов (не понимающих или слабо понимающих по-русски) — казахов на родном языке?　

Я, как солдат, требую ответа на все эти вопросы.　

Хотел еще кое-что сказать, но не располагаю временем. Я не заключаю свое письмо повторным «извините» лишь потому, что под пером чувствую правду.　

Примите мои искренние пожелания плодотворной творческой работы на тему сегодняшнего дня».