Психопомп

Он ведет Марка на кухню, сажает за стол, заваривает чай, достает торт – и делает все не только аккуратно и быстро, но и с каким-то нескрываемым удовольствием, заметным и по выражению его лица, и по движениям рук. Он ополаскивает кипятком заварной чайник, бросает в него три ложки чая и накрывает толстым подолом широкой юбки румяной и веселой бабы,

Горюнов (разрезая торт). Еще минутка, и мы с вами… Между прочим, а я ведь не знаю, как вас величать.

Марк представляется.

Горюнов (вслушиваясь). Красиво. Марк Лоллиевич. МаркЛоллий Питовранов. Есть нечто древнеримское. Марк Аврелий Антонин, например. Император-философ.

Появляется человек среднего роста, с кудрявой головой и бородой в мелких завитках, с прямым носом и твердой складкой рта, в белоснежной тоге с пурпурной полосой от ворота до подола и сандалиях с высокой шнуровкой. Но голове у него золотой венец с надписью Imperator est Dominus[40]. Это Марк Аврелий.

Марк Аврелий (с улыбкой). Salvete, amici[41]. Кажется, вы предаетесь размышлениям о смерти? Со своей стороны, могу вам сказать, что ни одно событие нашей жизни так не привлекало моего внимания, как событие смерти. Гиппократ, исцелив множество болезней, сам заболел и умер. Александр, Помпей, Гай Цезарь, разрушив дотла столько городов и умертвив в боях десятки тысяч всадников и пехотинцев, в конце концов и сами расстались с жизнью. Гераклит, столько рассуждавший о всемирном пожаре, умер от водянки; не помог ему и коровий помет, которым он был намазан. Демокрита заели паразиты. Ты взошел на корабль, совершил плавание, достиг гавани; пора слезать. Finita la commedia[42]. И какая разница, умрешь ли ты через много лет или уже завтра.

Горюнов (хмурясь). Этот взгляд с надмирной высоты меня пугает. Мне нравится жить, мне по душе сегодняшняя моя жизнь, я люблю моих близких, я не хочу расставаться с моими книгами, я хотел бы, как Архимед, сказать этой вечной разлучнице: не тронь моей жизни, но с моим (он указывает на левую сторону своей груди) я долго не протяну. Начнется с холода в ногах; потом холод охватит сердце. Может быть (тут он взглядывает в сторону Марка Аврелия), завтра, может быть, через месяц…

Марк Аврелий (улыбаясь). Узнаю человека. Надо найти в себе мужество отрешиться от привязанности к жизни.

Марк Питовранов (утешающе). Или через год.

Горюнов (задумчиво). Благодарю вас за щедрость. Я бы и сам желал. Год – экое было бы счастье! Но не стоит обольщаться. (Помолчав, он обращается к Марку Аврелию.) Да, вы правы. Я привя-зон к жизни – как привязан к ней всякий, кто в каждом прожитом дне – пусть сквозь стекло, замутненное мелочами будней, гневом, обидой или болезнью, – видит ее вечную, немеркнущую красоту. Если хотите, я оправдываю жизнь эстетически, ибо она прекрасна. Мне труднее найти ей этическое оправдание. Но так ли это важно? И нуждается ли она в оправдании? Нуждается в оправдании человек – но кто об этом думает?