Психопомп

Говоря откровенно, нам тоже не идут на ум слова, которые бы с возможно большей точностью передали предполагаемому читателю замечательные подробности этой встречи. Как, например, они знакомились, Ксения и Маша, изучая друг друга взглядами прямыми, а также как бы случайными, иначе говоря – мимолетными, и обе они – каждая со своей точки зрения – остались довольны предварительным впечатлением; как дурачок Марк шепотом напоминал Маше, по какой неотложной необходимости они здесь оказались, на что Маша с таинственной улыбкой отвечала, что успеется; как на призыв Ксении с таким видом, будто его сбили в полете, выступил из кабинета Лоллий, посмотрел налево, глянул направо, увидел Машу и хрипло промолвил: «О!» Затем одним движением руки он пригладил взлохмаченные и – увы – неотвратимо редеющие волосы и высказался, что девушка явилась в их дом, словно с обложки «Домового», а ты, обратился отец к сыну, негодник, должен был предупредить, и мы бы встретили твою подругу – он вопросительно взглянул на Марка, и тот, сглотнув, вымолвил: Маша – твою подругу Марию изысканнейшим столом с отварной картошкой, обильно политой постным маслом и щедро посыпанной укропом, с превосходной селедкой, уже неделю дожидающейся своего часа, а также с запотевшим графинчиком, драгоценная влага в котором приобрела едва различимый приятный желтоватый оттенок от брошенных в нее и предварительно очищенных от цедры лимонных корок. И торт к чаю. А теперь? Лоллий простер руку к Ксении. Любовь наша и супруга, есть ли в доме картошка? Ксения кивнула. А постное масло? А укроп? А репчатый лук, ослепительно-белыми кружками которого украшают распластанную селедку? Немного уксуса? За графинчик я ручаюсь. Тогда к чему промедление? Для мыслящих людей нет преград, когда они желают отметить появление волшебной девы рядом с юношей, в нем же наше благоволение. Да, признался Лоллий, он был погружен в работу. Творчество – и он возвел глаза к потолку – требует… Да. Не будем, однако, многоглаголивы и высокопарны. Откроем наконец главную тайну – как открыла Заратустре сокровенную тайну одна почтенная старица – русский писатель любит, когда ему мешают работать в связи с обстоятельствами, требующими умеренного возлияния. Знаете ли, сначала робко, а потом все более уверенно проговорила Маша, когда Лоллий умолк, а Ксения поднялась, чтобы идти на кухню, у нас – и она положила свою руку на руку Марка – в самом деле есть повод. Вот оно, подумала Ксения, и у нее ослабели ноги. Лучше было сесть. И она села. У потрясенного Марка сорвался голос, и, как старые часы перед боем, он просипел, что не понимает… Будто на малое дитя, с ласковой снисходительностью взглянула на него Маша и произнесла слова, которые со стесненным сердцем ожидала и дождалась Ксения. В словах этих, в сущности, было все то же самое, что испокон века… – но разве не украшает это прекрасное выражение наше повествование? разве не ласкает оно слух, повсеместно оскорбляемый нынешней бедной, бледной и сплошь и рядом непристойной скороговоркой? – испокон века, да, именно так выразимся мы, говорили молодые люди, сообщая родителям возлюбленной барышни о своих благородных намерениях, каковые счастливым образом, велением судьбы и благосклонностью Неба совпали с желаниями их прекрасной дочери. Правду говоря, многое сейчас изменилось, и предки зачастую последними узнают о грядущем событии – хотя бы потому, что никуда не спрячешь округлившийся животик нашалившей дочки; но даже и в наши, порвавшие с традицией, дни находятся юноши – одного мы знаем лично, – которые, испрашивая руки своей возлюбленной, преклоняют колено перед будущей тещей, вручают ей роскошный букет из семнадцати роз, а будущему тестю, вставши на ноги, преподносят превосходную бутылку неподдельного американского бурбона. Их крайне мало для нашего многомиллионного Отечества – но, слава Создателю, несмотря на войны и разрухи, голодомор и Большой террор, вурдалаков и кретинов у власти, – они все-таки есть, что позволяет нам со слабой надеждой заглянуть в будущее. Коренное отличие описываемой нами сцены от всех – подчеркиваем: именно всех, ей подобных, – состоит в том, что тут не он просит ее руки, а она объявляет его родителям, что только что в близлежащем сквере, на скамейке, ваш сын в сотый раз признался мне в любви и в желании вступить со мной в брак. Поскольку его признание и его желание отвечает моему чувству… «Постой! – вскричал Марк. – Не так!!» «А как?» – вкрадчиво и злобно спросил Лоллий. «Может быть, – робко спросила Ксения, – у вас… я имею в виду вас, Маша, и Марика… будет ребенок?» «Какой ребенок! – в ужасе завопил Марк. – Никакого ребенка!» «Будет, – твердо сказала Маша. – Я хотела бы двух. А лучше – трех. Всему свое время». С тяжелым чувством Лоллий понял, что пришел его час. Картошка, селедочка, укропчик и прочее – все, что рисовалось ему и сулило безмятежный вечер в кругу родных и этой вдруг появившейся милой девицы, в облике которой ему уже мерещилось, однако, нечто роковое, – все рухнуло, исчезло и растаяло, как дым. Вместо этого ему надлежало произнести веское, мужское, отцовское слово. Он откашлялся. Не понимаю. Марк, допустил ли ты. Нет. Марк, обещал ли ты. Не совсем. Марк, тебя воспитывали – а как, собственно, его воспитывали? Ксения воспитывала; бабушка, пока было жива; но в то же время нельзя подвергать сомнению присутствие в доме сильной мужской руки. Гм. Если ты связан словом, то не обязан ли его сдержать? Или ты произнес это слово, будучи… Сам он клялся в любви и верности всякий раз, когда терял голову от близости сладчайшего из плодов. Положим, она еще восклицала: нет! и еще раз – нет! и снова – нет! однако все слабее становились препятствующие ему руки. Как из осеняющего ее облака, звучал над ней голос, заклинающий о даровании блаженства и обещающий верность до гроба. Искуситель мой. Зачем противостоять неизбежному? Отвергать счастье? Противиться тому, что заложено в нас прародительницей-природой? То воля неба, я твоя. Гм. Но если после этого он вступал бы в брак, то вполне мог поравняться по количеству жен с королем Марокко, а может быть, и с султаном Брунея. Не в этом дело. Тяжко вздыхая, он переводил взгляд с пунцового лица Марка на побледневшую, со сдвинутыми бровями Машу. Хмурился. Барабанил пальцами по столу. Пам-пам-пам-пам-да-да-ти-ти. Та-та-та-а-а… «Лоллий, перестань». Теперь он на Ксению посмотрел, на супругу свою. Слезы близко. Не плачь, Маруся, утри слезы с лица, не всяка пуля бьет молодца. Где-то читал. Как образованные люди именуют подмену одного слова другим – с тем же смыслом, но без нарушения правил приличия? К примеру. Не называть господина Ж. долбо-ом, а высказаться о нем пристойней: неумный человек; не говорить о госпоже А. потаскуха, а заметить, что она ветреная женщина; не кричать во весь голос, что господин С. мерзавец и негодяй, а признать его нехорошим человеком. Эвфемизм. Вот-вот. Спросить: переспал ли ты, засранец, с ней, предварительно побожившись, что будет ей и ЗАГС, и свадьба, и золотое кольцо, – как-то не очень… Был ли ты близок с этой девушкой, Машей. Ну, да. В этом роде. «У вас, – багровея, выдавил Лоллий, – что-то… э-э… ну, понятно, я надеюсь, взрослые люди…» «Нет! – перебил его Марк. – Папа, ничего такого…» Он посмотрел на Машу и умолк. «Но ты, наверное, что-то говорил… чувства требуют… И я говорил маме, и вот видишь…» В подтверждение своих слов Лоллий указал на Ксению, молча кивнувшую ему в ответ, как бы удостоверяя: да, так все и было. Лоллий приободрился. Теперь следовало бы обратиться к Маше. Прекрасная девушка, наш сын, если вы заметили, обладает… назовем это особенностями… и они… особенности личности нашего сына… они, очевидно, не дают ему… мешают… Господи! Они затрудняют ему… вы должны понять… он не в состоянии должным образом оценить ваше… Когда он давал вам слово… нет, нет, ни я, ни моя жена, мы его не оправдываем. Дал слово, ну и так далее. Он полагал, что сможет, но как только зашла речь о выполнении, он понял, что не сможет. Здесь, понимаете ли, тонкость… уязвимость… ранимость. Вы оба молоды, и мы – он опять указал на Ксению, сидевшую с печатью страдания на лице, – полагаем… Поверка временем, это было бы самое разумное. Возможно… Глянув на Марка с укоризной, негодованием, презрением – не передать, сколько всего было во взгляде ее прекрасных глаз! – Маша встала, сказала Марку: «Эх ты» и покинула дом Питоврановых.