Психопомп

Страх овладел Лоллием. Его заманили сюда, чтобы погубить. Кто заманил? Господи, неужели не понял: враги. Он поморщился. «Какие у меня враги, что за чушь». Кто-то другой между тем ему внушал: «Напрасно ты так думаешь. Пруд пруди твоих недоброжелателей. Помнишь, тебя не узнал Юрьев? Тот самый, любитель голой натуры. В упор глядел голубенькими своими глазками и не видел, хотя, было время, хаживали друг к другу в гости. Он подлый человек оказался и мстительный и навсегда запомнил, что ты прямо ему сказал о его сочинении, что ни в и…у, ни в Красную Армию. И он тебя возненавидел и дал себе страшную клятву при случае тебя погубить. А Валера, друг собинный? Ксения ему кашу варила и чай наливала. И тоже, между прочим, из-за твоего отзыва о его опусе. Честолюбцы – страшные люди. Они вполне могли составить против тебя комплот и переместить на этот остров, откуда тебе ввек не выбраться. А маленький, шустрый, седенький – или ты забыл елейную его улыбку и мерзости у тебя за спиной?» Он отмахнулся: «Слушать не желаю. Кто будет гробить человека всего лишь за высказанное слово». «Эх ты… Дожил до седых, извиняюсь, текстикул и не знаешь, что чаще всего травят, душат, стреляют именно за слово. Или примеры тебе привести?» Клонивший травы ветер стих, но впереди, справа, они гнулись, словно кто-то, обладающий немалой силой, прокладывал себе дорогу. Шумное дыхание вслед за тем услышал Лоллий. Он ускорил шаг, но почти сразу же остановился и замер. Величавый конь выступил из зарослей на тропу – с темным, тускло-блестящим крупом, черной гривой и карими, горящими мрачным огнем глазами. Новую скорбь мне пророчит. «Пусти, – умоляюще сказал Лоллий. – Я ищу свой талант». Конь не двигался. «Пусти!» – потребовал Лоллий. «Пустое ты затеял, – услышал он. – Не мечтай. Не надейся. Не верь». «Пусти!» – крикнул Лоллий и сделал шаг, потом второй. «Не знаешь, чего хочешь», – промолвил конь, и отступил, и скрылся в зарослях.

Тут только Лоллий почувствовал ужасную усталость. Ноги отяжелели. Высокая трава стояла вокруг, и он ощутил себя таким маленьким, заброшенным и жалким, что в груди у него закипели слезы. Горестная участь! Никто не может ему помочь. Он вспомнил: «А Бог? Да, надо молиться». Лоллий поднял голову. По небу медленно плыли тяжелые, темно-серые грозовые тучи. Порывами налетал ветер, шумела трава, и где-то позади в полный голос рокотал океан. «Отче наш, – начал он. – Иже еси… Нет. Своими словами. Господи, – воззвал он, и на память ему сразу же пришло чудесное слово: – Воззри, Господи, на… на пучину бед моих, коими одержим я без меры». Трава расступилась, он оказался на поляне. Посредине ее Лоллий тотчас заметил круглую и, наверное, чугунную крышку – наподобие тех, какие во множестве можно увидеть на городских улицах и площадях. Он подошел – и отпрянул. Пригревшаяся на крышке люка змея поднялась ему навстречу и стояла, раскачиваясь и словно бы дразня его черным раздвоенным языком.

Лоллий замер. Струйка пота потекла у него по спине. Не буду двигаться, и она уползет. Кобра? Нет. Гюрза. Может быть. Если укусит, туго перевязать ногу выше места укуса, затем разрезать ранку и выдавить из нее как можно больше крови. Буду стоять истуканом. Она по-прежнему глядела на него ледяным взором. Змея, сказал он. Или змей. Знаешь ли ты, с каким ужасом относятся к тебе люди? Из-за тебя влачим мы существование, обреченное болезням, разрушению и смерти. Когда ты обольстил Еву… Вздор! Бабенка много мнила о себе, называя Владельца сада скучным стариком, а своего приятеля – ничтожным мужичонкой. Она и безо всякого моего внушения сорвала бы и съела яблоко – я всего лишь убедил ее сделать это на тысячу лет раньше. У вас в крови – стремиться к тому, что знать вам вовсе не следует. Знание не прибавляет счастья, поверь мне. Она хотела знания – она его получила, и глянь, куда покатился человеческий род. Мне, право, жаль. Я и предположить не мог, что вы окажетесь так восприимчивы и так склонны ко всяким мерзостям вроде насилия, лжи и похоти. Всякая дрянь к вам липнет. Между нами: я не столько желал вам зла, сколько хотел насолить Ему, чтобы Он не считал Себя умнее всех. Дух соперничества, так сказать. И я не считаю, что проиграл, хотя Он прибегнул к совершенно отчаянным мерам – принудил Сына Своего стать человеком и затем отправил Его на Крест. Он вообще бывает жесток. А тут… Где родительские чувства? Попечение о единственном Сыне? И, главное, не только ни в какие ворота, но и бессмысленно! Ваша кровавая яма все глубже; вы барахтаетесь, но напрасно. И я тебе скажу со всей откровенностью: нет у вас будущего. На кого вам надеяться? А Христос? – подал голос Лоллий. Даже не думай. Не справился. Ты Ему, кажется, молился и ждал помощи. Дождался? То-то. Ничто вас не учит. Взять тебя. Ты стоишь передо мной, ты охвачен страхом, ты даже вспотел от страха, но все-таки думаешь: а как бы узнать, что там, под крышкой, как бы пробраться внутрь и своими глазами все увидеть? Я должен знать, – пробормотал Лоллий, – зачем я здесь. Могу ли вернуть, что так легкомысленно утратил?

«Не пожалей».